43 года назад умер актер и поэт Владимир Высоцкий. Мы собрали лучшие материалы о нем.
Охрипшая правда Высоцкого
«Все жили вровень, скромно так…»
С Высоцким имеет смысл знакомиться в детстве: с песенки про «Жирафа», с музыкальной сказки «Алиса в стране чудес». Помните?
Пусть дома поднимется переполох,
И пусть наказанье грозит – я согласна,–
Глаза закрываю, считаю до трех…
Что будет, что будет! Волнуюсь ужасно!
Но что именно – право, не знаю.
Всё смешалось в полуденный зной:
Почитать? – Я сажусь и играю,
Поиграть? – Ну, я с кошкой читаю,–
Всё равно я скучать ужасаю!
Сэр! Возьмите Алису с собой!
Кто из поэтов повлиял на Высоцкого? Целая библиотека. Изначально – безусловно, Саша Черный с его раскованным юмором, с неотразимой гротескной манерой. А еще – Киплинг, Некрасов, Симонов, Межиров, Слуцкий… Безусловно, Есенин. Возможно – Лермонтов, Тихонов, Твардовский. Не в последнюю очередь – армейская героика.
Военные песни Высоцкого – это взгляд из поколения «подранков», повидавших эвакуацию, помнивших воздушную тревогу. Первые его воспоминания связаны с огромной московской коммунальной квартирой на 3-й Мещанской улице. Наступило время – и он спел об этом времени:
Все жили вровень, скромно так: система коридорная,
На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.
Здесь на зуб зуб не попадал, не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.
Потом – война, переезд под Оренбург, письма отца, наконец, возвращение в Москву, победные сводки Информбюро… Высоцкий родился в офицерской семье, рассказы о фронте впитывал с детства. Адрес юности – Большой Каретный переулок, воспетый в залихватской песне про «черный пистолет». Сейчас в тех краях (а точнее – на площади Петровских ворот) раскинул руки памятник Высоцкому. За плечами – гитара. Как будто ранним утром он возвращается домой с концерта или дружеской пирушки.
«Раздали маски кроликов, слонов и алкоголиков…»
Первые песни Высоцкого нередко называют «блатными». Осуждают барда за пропаганду воровской романтики… Действительно, среди его тогдашних героев – воры, хулиганы, авантюристы. Уголовная публика. Но это стилизации, этюды молодого актера, в которых уже угадывается талант. Он всегда был способен по-актерски перевоплотиться в самого экзотического героя, но не терял дистанции между собой и созданным образом. Умел и поглядеть со стороны на горемычного уголовника, посочувствовать ему, посмеяться над ним. Когда мы видим, как Высоцкого исполняют эстрадные певцы – сразу бросается в глаза разница. Они, как правило, передают только поверхностный пласт песни.
Дворовые темы помогли Высоцкому найти несколько новых интонаций. Вообразите, насколько беднее была бы поэзия, если бы все стихи состояли из тысячи наиболее почтенных литературных слов. Не хватало бы красок и звуков! Поэтому со времен Ломоносова и Сумарокова лучшие наши стихотворцы расширяют словарь поэзии. Но попытки обогатить поэтическую речь не должны выглядеть искусственно, фальшиво.
Эксперимент ради эксперимента в литературе выглядит мертвенно. Высоцкому удавалось уместно ввинчивать в конструкцию стиха и просторечия, и жаргонные словечки, и устаревшую лексику, славянизмы… Появлялась и неожиданная игра слов, и новые оттенки смыслов. С легкой руки Высоцкого некоторые слова, казавшиеся замшелыми, украсили современную живую русскую речь. Уличный московский язык пятидесятых годов пробился в стихи.
Но не только в «языковом расширении» тайна Высоцкого. Он и привычные слова сопрягал по-своему. Проверьте хотя бы с помощью яндекса – употреблял ли кто-либо до Высоцкого образ «кони привередливые»? А ведь как хлестко и образно сказано. Ведь именно кони и именно привередливые. Однажды услышав, забыть это определение невозможно, такова точность и сила образа.
Бесчисленные строки Высоцкого стали крылатыми, репризными – в этом он сравним с Крыловым и Грибоедовым. До сих пор строки Высоцкого ежедневно мелькают в газетных заголовках. Как часто мы цитируем с улыбкой или грустинкой: «И не друг, и не враг, а так…», «Раздали маски кроликов, слонов и алкоголиков», «Где деньги, Зин?», «Лечь бы на дно, как подводная лодка…», «Если вы не отзоветесь – мы напишем в спортлото»… Долго можно продолжать этот список. Крылатые выражения – это не просто украшение речи, они помогают нам глубже выразить мысль, призвать на помощь цепочку новых ассоциаций. Высоцкий – мастер точных и многозначных поэтических формулировок, которые обогащают язык.
«Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след…»
Высоцкий – актер, мастер перевоплощений. Но ни на сцене, ни в кино он всё-таки не достиг таких актерских высот, как в песне. Он был самым достоверным попугаем и конькобежцем, боксером и Яком-истребителем, деревенским хулиганом и дурашливым шахматистом, был политзаключенным и бил рекорды в соревнованиях по тяжелой атлетике…
Он написал «Поэму о космонавте» – и Георгий Гречко отметил, что Высоцкий описал космические перегрузки так точно, как будто сам работал на орбите. Где только нашел слова? Как цепкий художник-жанрист, создал галерею современников. Но, кроме песен, написанных «под маской», Высоцкий создавал и лирические исповеди: «Охота на волков», «Кони привередливые», «Купола», «Вариации на цыганские темы»…
Пожалуй, самые утонченные стилизации Высоцкого – это песенные сказки. Десятилетиями бард время от времени обращался к миру ведьм и леших. Многие стихи из этого цикла впору публиковать в рубриках сатиры и юмора. Другие вполне сгодятся для детского чтения. Здесь Высоцкий использует «эзопов язык», эти песни полны намеков на реалии ХХ века. Но, кроме сатирического смысла, тут есть и другие мотивы. Его интересовал гоголевский мир оборотней – и Высоцкий в ХХ веке дополнил разудалую фольклорную эпопею, хотя и провозгласил шутливо: «Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след…»
«Я взят в тиски, я в клещи взят…»
Особая страница в наследии Владимира Высоцкого – самые сумрачные по духу его песни и стихи, посвященные душевным болезням. Само понятие «сумасшедший дом» мы нередко воспринимаем как комическую репризу. Юмор не покидает и Высоцкого, но переходит в тягостные видения:
Я взят в тиски, я в клещи взят –
По мне елозят, егозят,
Всё вызнать, выведать хотят,
Всё пробуют на ощупь.
Тут не пройдут и пять минут,
Как душу вынут, изомнут,
Всю испоганят, изорвут,
Ужмут и прополощут.
Распад личности, бессилие медицины, предсмертные страдания – всё это переходит в предчувствие собственной скорой гибели. Нечто схожее по духу писал в последние два года своей тридцатилетней жизни Есенин.
Творческая плодовитость Высоцкого ошеломляет. Ведущий актер московского театра на Таганке – это означает занятость почти ежедневную. Он играл Гамлета, Галилея, Керенского, выходил на сцену в многочисленных поэтических спектаклях. Десятки заметных ролей в кино, среди них – незабываемые: поручик Брусенцов, Ибрагим Ганнибал, Дон Гуан, Жеглов.
В последние годы – постоянные выступления в разных аудиториях. Когда только он написал добрую тысячу стихотворений и песен? К тому же пробовал себя в прозе, да еще и готовился снимать кинофильм «Зеленый фургон»… Он работал безудержно, спешил выговориться, разрывался от избытка тем и сюжетов. В юности его аудиторией была приятельская компания, а в семидесятые Высоцкий твердо знал, что новых песен от него ждут миллионы людей.
«Не сумел я, как было угодно, – шито-крыто…»
Из него рвалось бунтарское обаяние. Неслучайно одной из запомнившихся ролей Высоцкого был Хлопуша в инсценировке есенинской поэмы «Пугачёв». «Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека!» – хрипел артист, раздвигая плечами железные цепи. Неслучайно Высоцкий пробовался и на роль Пугачёва, мечтал сыграть его в кинофильме. С азартом написал несколько песен для фильма о Робин Гуде, прославляя «вольных стрелков».
Его надрывному тембру верили. Казалось, что правда должна быть именно такой: неприглаженной, хриплой. Мятежной! Невозможно представить себе Высоцкого в протокольном костюме с депутатским значком. Он был советским аналогом рок-бунтарей, которые тоже нарушали приличия и смущали консерваторов.
Подобно Ломоносову, Державину, Пушкину, Брюсову, Бродскому Высоцкий еще в 1973-м написал стихотворение с мотивами из Горациева «Памятника». В этих стихах Высоцкий предсказал свою громкую посмертную славу. Только его лирический герой отказывается от бюрократической «канонизации» – и вырывается из монумента.
И паденье меня и согнуло,
И сломало,
Но торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно –
Шито-крыто.
Я, напротив,– ушел всенародно
Из гранита.
При жизни у Высоцкого не было званий и премий. А через несколько лет после смерти к нему пришло официальное признание: многочисленные пластинки, памятники, улицы Высоцкого, которые появились во многих городах России. Социологические опросы показывают, что Владимир Высоцкий остается одним из символов ХХ века. И это уже не мода, а слава.
Настоящий поэт – дар Божий людям
Слово на панихиде по Владимиру Высоцкому протоиерея Михаила Ходанова
Ваганьковское кладбище, могила поэта, 25.07.2016
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
Сегодня – знаменательный день. Только что полным чином совершилась панихида по Владимиру Высоцкому, великому поэту двадцатого столетия. Это первая посмертная панихида у его могилы на Ваганьковском кладбище, проведенная по согласованию со священноначалием Русской Православной Церкви спустя целых тридцать шесть лет по его кончине. В 1980 году поэта заочно отпели, затем некоторые батюшки совершали по нему краткие заупокойные службы, но делали это приватно, самостийно, по велению сердца.
Говорят, что какой-то батюшка тихонечко совершал даже здесь, на могиле, литии в день смерти поэта. Так происходило потому, что тогда еще не знали, был ли он крещен. Да и далеко не однозначным было отношение к нему со стороны людей Церкви тех лет. Тем не менее время делает свое дело. Мы можем относиться к человеку как угодно, но если он крещен, то извольте его поминать и не осуждать. Суды – Богу.
О крещении Высоцкого – чуть позже.
Говорят, Владимир Высоцкий был неверующим. Это не так. Настоящий поэт не может пройти мимо таких тем, как вера и неверие, Бог и дьявол, жизнь и смерть, рай и ад. И у Высоцкого есть ряд серьезнейших произведений на эту тему. Да, он принадлежал к поколению советских людей, которым внушали, что Бога нет и что человек, который звучит гордо – это всего лишь навоз истории. Да, у него были непростые отношения с Богом из-за тех зависимостей, в которых он находился. Тем не менее он как мог боролся со своими недугами и попыток их преодолеть не оставлял до самой смерти. Поэтому путь к Богу перед ним всегда оставался открытым.
Мы, люди верующие, знаем, что дьявол прежде всего стремится подставить подножку именно гениальным людям, имеющим влияние на умы современников, чтобы извратить их творчество и сделать из стихов поток сознания, из музыки – какофонию звуков, а из живописи – уродство и хаос. Однако Высоцкий, в отличие от многих гениев, не погубил свой огромный талант.
Владимир Высоцкий отошел ко Господу в молодом возрасте, не выдержав тяжести душевных и физических страданий. Причиной были и его известные зависимости, и напряженнейшая работа, и непростая личная жизнь, но прежде всего – его тонкая и исключительно ранимая натура, та особая сила внутренних переживаний, которой обладают только настоящие поэты. Он вобрал в себя боль эпохи, выразил и пережил проблемы целого поколения своих современников.
В 1970 году над ним по его собственной воле и желанию, вдали от Москвы совершается Таинство Крещения. К Таинству он отнесся осознанно и глубоко. Об этом свидетельствует фрагмент из его песни «Баллада о бане»:
Загоняй поколенья в парную
И Крещенье принять убеди,
Лей на нас свою воду святую
И от варварства освободи!
Так мог сказать только человек, доподлинно знающий, что к чему.
Факт крещения долгое время оставался приватным, и о нем знало только самое близкое окружение, считанные единицы. Поэт считал это дело сугубо личным и никого в тайны своей внутренней жизни не посвящал. Его родные подтверждают тот факт, что Высоцкий был верующим человеком. Падавшим, вновь встававшим, опять падавшим, но никогда не прекращавшим свой путь к Богу.
Об этом убедительно говорится в фильме о поэте «Владимир Высоцкий. Спасибо, что живой». Там он перечисляет имена дорогих для него людей и говорит, что просит Бога сделать так, чтобы им было хорошо. И добавляет, что просит Бога дать ему силы сделать так, чтобы его любимым людям было хорошо. Со стороны это выглядит как церковное поминовение о здравии. Не думаю, что этот эпизод был выдумкой сценариста. В последние годы жизни тема Бога всё чаще и чаще звучит в творчестве поэта.
Почему его любят люди? Прошло уже немало лет со дня его кончины, а память о нем жива и люди, слушая его песни любви и мужества, по-прежнему ощущают силу его слова, и им становится легче жить. Итак, почему? На то есть три причины: во-первых, он стремился жить не по лжи, а это, согласитесь, всегда очень актуально. В гражданском плане ему это очень и очень удалось. Во-вторых, всё, что он делал в своем зрелом творчестве – в стихах, на подмостках сцены и на съемочной площадке, было эстетически убедительно, то есть гармонично и красиво. В-третьих, от Бога ему был дан огромный дар любви и сострадания к людям. Он никогда не иронизировал и не глумился над ближним. Даже в шуточных песнях Высоцкий никогда не унижает своих героев. И эту любовь, эту суровую нежность люди всегда чувствовали и дарили ему взамен свою любовь и преданность.
Неспроста говорят, что настоящий поэт – это всегда дар Божий людям, в утешение и поддержку. И это воистину так. В своем творчестве Высоцкий правдиво и с любовью отобразил состояние души своих современников, живших в условиях атеистической идеологии – внешне почти безбожное, но внутри, в потаенных глубинах хранившее неугасимый огонь веры, который лишь на поверхности был подернут слоем темного пепла.
Жаль, что здесь, на могиле нет небесного камня троктолита. Его не без трудов привезла когда-то в Москву Марина Влади, чтобы специально поставить здесь как символ того, что Поэт стремительно просиял и исчез, как яркая звезда в ночи, но многим и многим из нас успел сделал жизнь более доброй, ответственной и светлой.
У Бога много обителей. Мы молимся, чтобы Всеблагий Господь принял его исстрадавшуюся душу и определил ей быть там, где это во всех отношениях наиболее хорошо и нужно самому поэту.
Вечная ему память у Господа Бога!
Аминь.
Владимир Высоцкий: в канун именин
О религиозных смыслах в поэтике Владимира Высоцкого размышляет иеромонах Димитрий (Першин)
В канун его именин, до которых он не дожил буквально пару дней, если, конечно, был крещен — и именно с именем Владимир, что в случае вероятного крещения в Армянской Церкви далеко не столь очевидно, прислушаемся к его стихам.
Это о них, о стихах, он напишет с горечью:
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья — известные поэты:
Не стоит рифмовать «кричу — торчу».
И лопнула во мне терпенья жила —
И я со смертью перешел на ты,
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен:
Коль призовут — отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, —
Я это понял все-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, —
Мне выбора, по счастью, не дано.
Это стихотворение «Мой черный человек» датировано 1979 годом. И о каком суде идет здесь речь, о каком пути и о каком выборе, как кажется, пояснять не надо. Высоцкий, по точному замечанию Дмитрия Быкова, сжигал себя дотла, но по другому не мог и не умел, да и не хотел.
При этом его внутренний путь пролегал через Шекспира и Пастернака, включая «Гамлета», написанного одним и переведенного другим, через Брехта и Маяковского, каждый из которых сумел претворить, соответственно, театр и поэзию в жизнь, — в общем, через те материки и архипелаги, на которых остались следы и Неведомого Бога, и невиданных зверей.
И на этом пути, скорее, ближе к его концу, Высоцкий поднялся над эпохой и, словно шторы, раздвинул те горизонты, что многим из нас застили Небо:
В синем небе, колокольнями проколотом, —
медный колокол, медный колокол —
то ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом —
чтобы чаще Господь замечал.
Купола, 1975.
Но и враг рода человеческого, увы, тоже делал свое черное дело. Отсюда молитва, растворенная последней надеждой на то, что как-нибудь удастся совладать с судьбой, обернувшейся роком, схватившей за кадык и уволакивающей в никуда. Вот эта молитва, положенная на стихи менее чем за два месяца до исхода:
Две просьбы
М.Шемякину — другу и брату
посвящен сей полуэкспромт.
Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я
Гоню их прочь, стеная и браня.
Но вместо них я вижу виночерпия,
Он шепчет: «Выход есть, — к исходу дня —
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердие
Отпустит и расплавится броня!»
Я — снова Я, и Вы теперь мне верьте, я
Немногого прошу взамен бессмертия, —
Широкий тракт, холст, друга да коня
Прошу покорно, голову склоня,
Побойтесь Бога, если не меня, —
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
Но чтобы душу — дьяволу — ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они…
Ты эту дату, Боже, сохрани, —
Не отмечай в своем календаре, или
В последний миг возьми да измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И чтобы агнцы жалобно не блеяли.
Чтоб люди не хихикали в тени.
От них от всех, о Боже, сохрани
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли.
Париж, 1 июня 1980.
Полуэкспромт? — да, но просьба остается просьбой, и адресована она Богу, а Бог слышит каждое движение человеческой души, и душа слышит стук в её двери, особенно душа чуткая и настроенная слышать, а в этом умении Высоцкому не отказать.
Он знал, что погибает, что морфий несовместен не только с жизнью, что не самое страшное, но и с честью, и с совестью. В эти последние месяцы ему приходилось лгать и изворачиваться, от чего он, по воспоминаниям друзей, невероятно страдал, рвал с этой зависимостью и опять возвращался к ней.
Но вот вопрос — равен ли человек своим страстям, сводим ли он к своим ошибкам, только ли в них заключается его жизнь? Если посмотреть, сколько написано, спето, сыграно и выстрадано Высоцким за его недолгий век, станет понятнее такое его завещание нам:
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу.
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
За веселый манер, на котором шучу.
И далее — исповедуясь нам, своим слушателям, он поясняет:
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить — не хочу!
На ослабленном нерве я не зазвучу,
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу!
Все, что за ночь кропаю,- в чаду растопчу!
Лучше голову песне своей откручу,
Но не буду скользить, словно пыль по лучу.
Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта,-
Я уйду и скажу, что не все суета!
А что, собственно, не суета? То, с чего начинается эта песня, — исповедальное исповедание веры в правоту, в правду Христа, над которым глумятся разномастые лабазники:
Мне судьба — до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты, а за ней — немота,
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что не то это все, не тот и не та…
Что лабазники врут про ошибки Христа…
Это поздний Высоцкий, стихотворение написано и спето в 1978 году. Но откуда здесь лабазники?
Ответ на этот вопрос мы находим в одном из его ранних стихотворений:
Ваш кандидат, а в прошлом он лабазник,
вам иногда устраивает праздник.
Таких многообещающе врущих кандидатов-лабазников и в наши дни хоть пруд пруди. Именно им в ответ, в защиту Христа распятого, которого жаль, ибо Он добровольно идет на Крест, а не просто является жертвой насилья и бессилья, именно в ответ всем расхристанным хулителям и гонителям хрущевско-брежневской да и нашей поры свидетельствует Высоцкий о том, что не всё суета.
Напомню, что еще задолго до предсмертия Владимир Высоцкий написал и спел:
Надеемся только на крепость рук,
на руки друга да вбитый крюк
и молимся, чтобы страховка не подвела.
Понятно, что здесь поэт говорит о молитве не в том высшем смысле, который вкладывает в нее апостол Павел, заповедавший нам непрестанно молиться, пребывая в общении со Христом. Но понятно и то, что альпинистская молитва о страховке — это все равно молитва, исполненная надежды на Бога, Который не оставит человека в беде. Это горное упование предваряет горнее богопредстояние, ведет к нему и включено в него как исходное основание и точка опоры. Но то, что проскальзывает в стихах и песнях, — это лишь отголосок тех мыслей о себе и о вечности, того общения с Богом или раз-общения с Ним, которое совершается в сердце каждого человека, но бывает запечатлено в поэтическом слове. Так что я бы не спешил с категорическими суждениями о том, насколько далек был Высоцкий от Творца и Спасителя, хотя бы потому, что это вне сферы нашей компетенции, ибо ведомо лишь нашему Судии.
А заметили ли вы, как грамотно он нарушает правила русского языка в пользу Троического богословия?
И я попрошу Бога, Духа и Сына,
чтоб выполнил волю мою:
пусть вечно мой друг защищает мне спину,
как в этом последнем бою.
По правилам русского языка должно было быть «выполнили» — но Бог един в Трех Лицах, и Высоцкий ставит глагол в единственном числе. Возможно, это чувство языка, возможно, эрудиция, но я думаю, прежде всего — ответственность за слово, за его значение и все связанные с ним коннотации.
На этот пример в свое время обратила мое внимание Марина Андреевна Журинская, и она же дала такое определение поэтике Высоцкого: семантическая компрессия. Предельное насыщение целыми смысловыми пластами и измерениями каждой строки, каждого словосочетания приводит к тому, что за каждым словом стоит целая история, а может быть, и несколько взаимодополняющих событийных рядов.
Но вот как нож мне в спину —
забрали Катерину —
и следователь стал меня главней.
Это из ранних песен. А вот из вышеприведенной «Песни летчика»:
Им даже не надо крестов на могилы,
сойдут и на крыльях кресты.
Но вот что еще крайне важно не упустить из виду, так это ту оценку, которую дал творчеству Высоцкого Иосиф Бродский, отметивший, что перед нами именно поэзия, с очень сложными и совершенными рифмами, что пропевание этих текстов под гитару часто не позволяет нам заметить поэтического мастерства, каковое тем не менее и делает песни Высоцкого столь популярными среди, казалось бы, самых простых людей. Потому что любой человек откликается на красоту, в том числе, отображенную в слове.
Высоцкому было нелегко приближаться к пределам смерти, боюсь, что и нам это будет совсем нелегко. Потому, что вслед за нами к этим пределам потащатся все наши нераскаянные страсти, все нами содеянные грехи, и будут нас обличать там так же, как здесь они обличали нашу совесть. И только милостью Божией наша вечность не будет окрашена в совсем уж мрачные тона.
Высоцкий об этой совестной рефлексии над прожитой жизнью со всеми падениями и соблазнами, со всеми взлетами и схватками, в которых ему удавалось одерживать победу над серой скукой советской идеологии, пел так:
Общаюсь с тишиной я,
Боюсь глаза поднять,
Про самое смешное
Стараюсь вспоминать.
Врачи чуть-чуть поахали:
«Как? Залпом? Восемьсот?..»
От смеха ли, от страха ли —
Всего меня трясет.
Теперь я — капля в море,
Я — кадр в немом кино.
И двери на запоре —
А все-таки смешно.
Воспоминанья кружатся
Как комариный рой,
А мне смешно до ужаса:
Мой ужас — геморрой.
Виденья все теснее —
Страшат величиной:
То с нею я — то с нею, —
Смешно, иначе — ной!
Это — о тех видениях и образах, что обступают душу на пороге вечности и кружат над ней ежечасно, и о том внутреннем растождествлении себя и своих ошибок, себя и своих промахов, без которого невозможно покаяние. Но вот далее — о том, ради чего он положил свою душу, на что растратил жизнь:
Не сплю — здоровье бычее,
Витаю там и тут,
Смеюсь до неприличия
И жду — сейчас войдут…
Халат закончил опись
И взвился — бел, крылат.
«Да что же вы смеетесь?» —
Спросил меня халат.
Но ухмыляюсь грязно я
И — с маху на кровать.
Природа смеха — разная, —
Мою вам не понять.
Жизнь — алфавит: я где-то
Уже в «це-че-ше-ще», —
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.
Но придержусь рукою я
В конце за букву «я» —
Еще побеспокою я! —
Сжимаю руку я.
Со мной смеются складки
В малиновом плаще.
С покойных взятки гладки, —
Смеялся я — вообще.
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат, —
А если вы обиделись —
То я не виноват.
Палата — не помеха,
Похмелье — ерунда, —
И было мне до смеха —
Везде, на все, всегда!
Часы тихонько тикали —
Сюсюкали: сю-сю…
Вы — втихаря хихикали,
А я — давно вовсю!
1980
Что-то мне подсказывает, что та свобода невтихаря смеяться над тем, что достойно лишь осмеяния, более чем нужна нам и сейчас. А поэтому и после смерти, и отнюдь не фальшивым фальцетом, но во всю мощь своего отчаяньем сорванного голоса, Владимир Высоцкий пробуждает в нас — нас самих.
И после смерти он понуждает нас расправить плечи, намотать на роги и растрясти по кочкам всех тех, кто возомнил себя медведем или волком в заповеднике.
И после смерти он просит нас пойти дальше — навстречу тому свежему ветру, который избранных пьянил, с ног сбивал, из мертвых воскрешал,
потому что, если не любил,
значит и не жил, и не дышал.
Тема любви — и тема войны, без которых Высоцкий — не Высоцкий, требуют отдельной статьи, отмечу здесь лишь то, что в одном из последних стихотворений поэт обращается одновременно и к Марине Влади, и к Творцу мироздания:
И снизу лед, и сверху. Маюсь между.
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно, всплыть и не терять надежду,
А там — за дело, в ожиданьи виз.
Лед надо мною, надломись и тресни!
Я весь в поту, как пахарь от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Все помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека — сорок с лишним,
Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним.
Лирическое
Телевизор в нашем доме появился только в конце шестидесятых, но я не помню, как он назывался, и что мы тогда смотрели. Зато помню, как мы с мамой слушали музыку. По тем временам у нас был очень приличный проигрыватель «Латвия». Правда, я ещё застал и патефоны, но мы уже могли позволить себе радиолу. Мама во времена моего детства постоянно что-то кому-то шила. Прежде чем засесть за машинку, она включала радиолу. Потом вынимала из бумажного пакета большую виниловую пластинку с дырочкой посередине. Поднимала деревянную крышку и устанавливала её на проигрывающее устройство. Диск начинал вращаться, а мама такой специальной мягкой тряпочкой собирала с пластинки пылинки, все до одной, и только потом опускала иголку на самый её краешек.
Мама любила музыку Верди, и я тоже её полюбил. А ещё мы слушали оперетту. И очень часто в нашем доме звучал голос знаменитой Татьяны Шмыги. Я знал, что она служит где-то в Московском театре и всегда думал, что когда-нибудь обязательно поеду в Москву и вживую услышу этот замечательный голос.
Взрослея, я стал увлекаться Высоцким. Сперва слушал его песни через стенку. Мой сосед, счастливый обладатель редкого по тем временам магнитофона, часто и на всю громкость запускал Владимира Семёновича, справедливо полагая, что не только ему хочется послушать знаменитого барда.
Со временем и у меня появился свой магнитофон «Комета». Недешёвая, скажу вам, вещичка. Четыре моих стипендии, или месячная зарплата моей старшей сестры. Но копили и покупали. И на концерте Высоцкого мне, конечно, хотелось побывать, но не успел.
А вот одному моему знакомому повезло. Ехал он в поезде, и вдруг к нему в купе заходит сам Высоцкий. Представляете? Понял, что ошибся, извинился, и хотел уже было уходить, а знакомый не растерялся и подсунул ему то, что первым попалось под руку и попросил оставить автограф. А попалась зачётка, поэтому Владимир Семёнович и написал: «Отличных оценок и зачётов», и подписался «Высоцкий».
Заканчивая учёбу, знакомый сдал в деканат свою зачётную книжку вместе с драгоценным автографом. Я слушал его и думал, эх, мне бы такую запись, я бы не посмотрел, что зачётка.
После службы в армии я не вернулся к себе в Беларусь, а задержался в России. Думал, что ненадолго, а оказалось навсегда. Почему остался? Потому что была весна, а любовь посещает нас чаще всего именно в это время.
Наш профсоюз решил проявить заботу о коллективе, а параллельно ещё и поставить галочку в графе, где у него значилось «культурно-массовое воспитание». Завод выделил автобус, и тот повёз нас в Москву, в знаменитый театр оперетты.
Я ехал и думал: вот мы сейчас приедем, и перед нами на сцену выйдет Татьяна Шмыга. И исполнится моя детская мечта увидеть знаменитую певицу. Правда, смущало, что спектакль, на который мы собирались, начинался в двенадцать часов утра. А в такое время примы обычно не выступают. Да и билеты стоили подозрительно дёшево.
Места нашему коллективу достались неплохие, но то, что я слышал со сцены, совершенно не соответствовало тому, что я привык слышать в детстве. Я почувствовал, что не могу оставаться в зале. Необходимо было встать и немедленно уйти.
Уйти, но куда? То есть, как куда?! Да, конечно же, к Владимиру Семёновичу на Ваганьковское кладбище. Только блуждая в одиночку, даже по такому огромному мегаполису, как Москва, ты всё равно остаёшься один. Почему-то в тот день мне нужен был собеседник.
Тогда, обернувшись, там на следующем ряду сидели молодые девчонки из соседней лаборатории, я предложил составить мне компанию.
— Куда? На кладбище?! Ты в своём уме? Нет, мы лучше походим по магазинам.
И только она отозвалась.
— Девчонки, на Ваганьковском похоронен Высоцкий. Когда ещё удастся там побывать?
Мы целый день гуляли с ней по Москве, а когда наконец подошли к памятнику Владимиру Семёновичу, она вдруг запела. Негромко, вполголоса, но очень трогательно. Оказывается его песни могут пробираться в самую душу и долго в ней ещё оставаться, даже если их не хрипеть, а петь тихим женским голосом. Тем более, если это песни о любви. А я смотрел на мою спутницу и не мог отвести глаз. Так я остался в России.
Этим летом мы вновь отправились в Беларусь. Я рано утром выехал машиной из Москвы в аэропорт города Минска, где в обед встречал матушку с дочкой и двумя нашими малышками. Нам ещё с полдня предстояло добираться до Гродно.
Поездки с детьми имеют свои особенности. Малыши устают неподвижно сидеть в своих детских креслах, и мы вынуждены периодически останавливаться и гулять. На этот раз местом такой прогулки был выбран старинный город Новогрудок. Когда-то очень давно здесь находилась столица Литовского королевства. И именно здесь — могила первого и одновременно последнего Литовского короля.
Князь Миндовг принял католичество, и тогдашний папа в благодарность прислал ему королевскую корону. Но через семь лет тот объявил, что возвращается в язычество, и, сняв с себя корону, вновь принялся воевать с Тевтонским орденом. Бывший союзник великого князя Александра Невского, Миндовг был убит своим окружением и погребён в соответствии с языческим обрядом.
— Вон, видите, справа, это гора Миндовга! – Матушка, вооружившись книжкой о Новогрудке, выступает в качестве нашего гида.
Мы подъезжаем к древнему городищу и, бросив машину, взбираемся посмотреть на остатки старинной крепости. Удивительно, как могли сохраниться эти камни? За столько-то лет, после всех этих войн. Вокруг, насколько хватает глаз, открывается потрясающе красивая панорама. Умели наши предки выбирать места для своих городов.
Здесь же, рядом с древним городищем, стоит памятник поэту Адаму Мицкевичу, которого все, и белорусы, и поляки, и литовцы считают своим. Родился он недалеко от этих мест, и учился здесь же, в Новогрудке.
Ещё в двадцатые годы прошлого века почитателями великого поэта был насыпан курган в его честь, на вершину которого извивается серпантином дорожка. Я разговорился с одной местной жительницей, и не стал забираться наверх, а мои девчонки побежали.
— Что ещё можно у нас посмотреть? А памятник Высоцкому вы не видели?
— Высоцкому?! В Новогрудке?
— Да, он приезжал к нам в 1969 году, когда здесь снимался фильм «Сыновья уходят в бой». Владимир Семёнович писал музыку для этого фильма. И Марина Влади к нему сюда приезжала.
— Влади?! Из Франции в такую глушь?
— Так, Новогрудок ей не чужой. Её отец из наших мест. Она приезжала сюда в августе и вместе с мужем они жили здесь недалеко, в деревне Литовка. В доме было слишком мало места, и ночевать им приходилось в сарае на сеновале. Они стелили себе прямо на сено. Ложились и засыпали под шорохи кур и хрюканье поросёнка.
Сама деревня стоит на берегу озера. С одной стороны дома, а с другой – лес и холмы. Вот эта его песня «Здесь лапы у елей дрожат на весу…», так это про тот самый лес. Вообще, ему здесь очень хорошо писалось. Марина вспоминает, что в одну из ночей Высоцкий никак не мог заснуть, рифмы рождались у него одна за другою. И, вообще, большинство тем его военного цикла зародилось здесь, в этом сеновале на берегу озера Литовки.
— Как интересно! Откуда вы всё это знаете?
— Когда-то я водила группы туристов по Новогрудку.
Наверно я бы ещё долго расспрашивал мою собеседницу, если бы не крик, донёсшийся с высоты кургана поэта Мицкевича:
— Курочки-и-и-и!
А ещё через секунду я увидел мою Лизавету, спешно спускающуюся вниз по лестнице, за ней бегущую матушку, и в довершение дочку с Полинкой на руках. Наша младшая сохраняла молчание, однако её указательный пальчик, словно указующий перст полководца, был направлен в сторону десятка кур, мирно пасущихся недалеко от кургана.
Пока дети гонялись за курочками, а мы пытались поспеть за ними, женщина ушла.
Наконец девчонок поймали, и матушка подошла ко мне:
— И что тебе удалось узнать?
— Представляешь, в своё время в Новогрудок приезжали Высоцкий и Марина Влади.
И ещё, оказывается, Марина была на полголовы выше мужа. Он такой приходит в деревню к хозяйке и просится на постой. Говорит:
— Я Высоцкий.
Хозяйка:
— Да ладно, Высоцкий тот, вон какой, высокий. А ты – пастушок какой-то, метр с кепкой.
— А я и есть «пастушок», — смеётся Владимир Семёнович. – Хотите, паспорт покажу?
После поездки сюда, в Новогрудок, он написал твою любимую «Лирическую».
Матушка с удивлением слушает меня, а потом вновь, как и много лет назад, запела про «дворец, где играют свирели». А я смотрел на неё и, как тогда, не мог наглядеться.
Гродно встретил нас тёплой солнечной погодой. Дожди начались спустя несколько дней, а пока мы гуляли и наслаждались летом. И ещё я наслаждался общением с детьми. Полинка — та ещё маленькая, деда побаивается, особенно седой дедовой бороды, а Елисавета — наоборот, льнёт ко мне и постоянно делится впечатлениями. Отправляясь на прогулку, я сажаю Лису к себе на плечи, а ей нравится смотреть на мир с высоты взрослого человека.
Нередко она пытается что-нибудь напевать, но у неё не очень получается, и тогда я прихожу ей на помощь и пою сам.
— Чунга – чанга, весело живёт!
Лиса подхватывает:
— Тиньга – тиньга! Потом командует:
— Дедушка, не пой! Это моя песенка, — и снова: — тиньга – тиньга!
— А можно, я иногда буду тебе подпевать?
— Нет, дедушка! Нельзя. Это моя песенка!
Полинка ещё ничего не поёт, зато очень любит слушать. Музыка её очаровывает, где бы она ни была, заслушав звуки, прибежит и, в зависимости от мелодии, может просто стоять, или пустится в пляс. Не знаю почему, но в её головке прочно засела одна единственная музыкальная фраза. Когда кто-нибудь из родителей начинает напевать слова одной известной американской песенки, Полинка радостно улыбается и, никогда не ошибаясь, в нужном месте заканчивает:
— Ия — ия – ё!
В один из дней отпуска мы отправились на представление в цирк шапито. Хотя сомнения были. Накануне бабушка читает Лисе сказку про собачек Тузика и Шарика. А дитя потом вспоминает клички животных и называет их уже по-своему, как понимает: «Тазиком» и «Кружочком». Что уж говорить о полуторагодовалой Полинке? Что они поймут? И всё-таки, мы рискнули.
Когда на арену выходили дрессированные кошки и обезьянки, бегали по кругу и вытворяли всякие забавные штуки, Лисе всё это очень нравилось, она смеялась и хлопала в ладоши. Потом дрессировщик-мужчина стал выводить мишек, и те показывали такие номера, что я бы, например, точно такого не повторил. Медведи кружились на трапеции, ходили на передних лапах, ездили на мотоцикле. Когда у животного номер получался, дрессировщик давал ему кусочек сахара, а при неудачах бил хлыстом. Когда мишек били, Лиза начинала плакать.
Первый раз в моём детстве меня водили в цирк ещё в начале шестидесятых, когда мы жили в Монголии, потом я побывал в знаменитом цирке на проспекте Вернадского. Почему-то после этого у меня не возникало никакого желания дрессировать дворовую Жучку или повторять что-то подобное, лазая по канату. В детстве я читал множество историй о том, как после циркового представления, мои сверстники заболевали цирком, а во мне ничего такого не наблюдалось.
Наоборот, я начинал всех жалеть, и зверей и людей. Вот у этого жонглёра никак не выходит номер с дополнительным шариком, он вновь и вновь его повторяет, а он всё равно не получается, и мне его жалко. Я громко хлопаю в ладоши не потому, что мне нравится его выступления, а из жалости. Точно так же, как я аплодирую какому-нибудь музыканту, выступающему в полупустом зале, не потому, что восхищаюсь его игрой, а потому, что он приехал к нам в посёлок поделиться тем, что умеет, а на его представление почти никто не пришёл.
И ещё запомнилось, возвращаемся после циркового представления в дом, где мы снимали квартиру, заходим в подъезд и вызываем лифт. В это время с улицы в подъезд заходит женщина, с нею на поводке три маленькие умилительные собачки. Дети смеются и наблюдают за мопсами. Открывается кабина лифта, и тётенька резко, отстранив в сторону детей, проводит собачек в лифт. Двери закрываются, и кабина с собаками и с собачницей уплывает вверх.
Вроде мелочь, ну подумаешь, через пять минут мы уже были дома. Но эта картинка, когда женщина, опекая собак, отталкивает от лифта двух грудничков, всё никак не выходит у меня из головы.
Порой люди говорят, что хотели бы освятить своё жилище, и сетуют, что в их доме живёт собака.
— Ведь, правда же, батюшка, если в доме живёт собака, то его уже и освящать нельзя?
Этот вопрос меня неизменно ставит в тупик, а почему нельзя? Чем же собаки так сильно провинились? А что же тогда кошки, морские свинки и хомяки? Сейчас, после той сцены у лифта начинаю задумываться, может проблема вовсе и не в собаках?
Мы гуляем по старому городу. Война обошла его стороной, и все эти узкие улочки из старинных двухэтажных домов сохранились практически без изменений. В центре старого города автомобильное движение запрещено. Прогуливающиеся люди рассматривают выставленные на продажу картины с видами Гродно, здесь же и лавочки с поделками ремесленников. В одной из таких лавочек мы купили нашим девицам по подарку. Лисе – глиняную дудочку с тремя отверстиями и с изображением петушка, а Полинке – глиняный свисток в форме пчёлки.
Лиса сидит у деда на плечах, рассматривает окружающих и периодически свистит в свою трубу. Мы подходим к старому универмагу, рядом с ним множество магазинчиков и небольших кафе. Самое бойкое место, и здесь же возле высокого гранитного парапета, что идёт вдоль цветника, на маленьком стульчике сидит человек. Рядом с ним на камнях брусчатки лежат костыли, в его руках саксофон. Инструмент сверкает под солнцем, а музыкант негромко играет что-то из репертуара Дассена.
Я поравнялся с музыкантом и бросаю денежку в открытый футляр от саксофона. Лиса требует, чтобы её спустили на землю. Я сажусь на тёплый парапет, а моя малышка внимательно рассматривает саксофониста и его трубу. Потом подходит к музыканту, становится рядом и тоже дует, но только в свою глиняную трубочку.
Люди, что проходят мимо, с удивлением рассматривают этот необычный дуэт, потом улыбаются и охотно опускают мелочь в футляр. Музыкант перехватывает мой взгляд и восхищённо кивает на Лису, мол, молодец девчонка, такая не пропадёт. Я смеюсь.
Неожиданно у меня над ухом раздаётся:
— Твоя?
Рядом на парапете сидит человек примерно одних со мной лет. От него немного попахивает, наверно после кружки пива.
— Да, моя старшая внучка.
— Ого! Даже старшая?! А не рановато? Я, было, подумал, что это твоя дочь. Тебе сколько, пятьдесят пять?
— Почти. Пятьдесят три.
— О! Да мы с тобой одногодки! У тебя уже внучки. А у нас нет детей.
И он стал рассказывать о своей жизни, и о жене. Она у него опытный врач. Теперь вот заключила контракт и уезжает в Анголу. Там зарплата аж три тысячи евро. И он не понимает, почему в нищей Африке врачам за работу платят такие большие деньги, а у нас им перепадают какие-то гроши. Ведь и там, и там люди болеют одинаково. И ещё он не знает, что ему-то теперь делать, ведь это она заключила контракт, а его в Анголу никто не зовёт. И как быть? Может, она его больше не любит, а контракт просто предлог уехать?
Говорит, говорит, а потом точно очнулся и недоумевает:
— А чего это я тебе всё рассказываю? Ведь я же тебя совсем не знаю.
— Да ты не переживай, просто у меня работа такая. Мне все всё рассказывают, а я всех слушаю.
— Это что же за работа такая, всех слушать?
— Я православный священник.
— Иди ты!
— Серьёзно.
— Тогда скажи мне, батюшка, что значит венчаться? Мне жена говорит, давай перед моим отъездом повенчаемся. Я понимаю, если бы мы были молодыми, а в таком-то возрасте зачем? Детей-то всё равно уже не будет.
— Дело не только в детях. Понимаешь, она о вечности думает. Хочет, чтобы и здесь, и там вы всегда были вместе. Она сейчас сама поедет, а потом и тебе вызов сделает. Не сомневайся. Ты по профессии строитель? Вот и отлично, будешь в Анголе дома строить. В Африке тоже ведь люди живут.
В этот момент меня окликнула матушка, мои девчонки засобирались идти дальше. Я повернулся к собеседнику.
— Давай я тебя благословлю. И главное, ты ничего себе не придумывай. Раз хочет венчаться, значит любит.
Мы отправились дальше, а я шёл и представлял себе по памяти карту Африки, и где там на ней Ангола. Да, не близкий свет. И вообще, это подвиг — отправляться так далеко и надолго из славного города Гродно. Конечно, если любишь, и человек тебе по-настоящему дорог, какие могут быть расстояния? Я тоже как-то спрашиваю матушку:
— А вот если меня вдруг возьмут и арестуют и упекут на долгий срок в тюрьму. Ты станешь меня ждать?
Матушка, оторвавшись от вязания, смотрит на меня и спрашивает:
— А за что тебя арестовывать? За веру сейчас не преследуют.
— Я не знаю. Ну, за что-нибудь, вон, в ларёк какой-нибудь пойду, залезу!
Матушка улыбается:
— Вот смеху-то будет, батюшка ларёк ограбил! Ты в зеркало на себя посмотри, седой уже, а серьёзности никакой.
Нет, конечно, ни в какой ларёк я не полезу, даже если будет нужно. Просто очень хочется, чтобы тебя любили, и чтобы хоть кто-нибудь согласился отправиться за тобой в ту же самую Сибирь. Хотя бы родная жена.
— А в Сибирь ты бы за мною поехала?
— А ты бы за мной поехал?
Да, Ангола, пожалуй, подальше будет.
В последние дни нашего пребывания в Беларуси погода стала портиться, похолодало и начались кратковременные дожди. Каждый день мы навещали прадедушку с прабабушкой. Минут сорок с криками прыгали и скакали у них по диванам, а потом уходили гулять. В один из таких дней мы отправились за город. Рядом с Гродно, недалеко от границы с Польшей, на пространстве бывших неудобий за несколько лет построили удивительно уютное место для отдыха туристов и горожан.
В перерывах между дождями мы катали Лизавету на лошадке, а маленькую Полинку — на качелях. Потом малыши вместе с мамой и бабушкой ездили на дилижансе, запряжённом парой гнедых лошадей. И пока им показывали многочисленных животных, пасущихся на территориях, закрытых для самостоятельного посещения, я принялся рассматривать большие резные фигуры из дерева.
Они здесь всюду — и вдоль дорожек, и рядом с вольерами с живностью, а на игровых площадках, короче везде. Мастерская резчиков располагается здесь же, и кому интересно может понаблюдать за их работой. Я каждый год приезжаю на это место, и каждый раз вижу новые скульптуры.
Вернувшись с конной прогулки, мои девчонки отыскали меня возле вертепа. Его я видел в первый раз. Здесь на Западе существует традиция устанавливать в храмах на Рождество такие вертепы. Порой они непривычно большие с фигурами в полный человеческий рост. Вот и здесь деревянные пастухи и волхвы с дарами в руках окружают Иосифа с Пресвятой Богородицей, а те стоят и с умилением всматриваются в колыбель с фигуркой младенца. Здесь же верблюды и волы с рогами, и овечки, и ослик. И всё это на самом деле напоминает пещеру, предназначенную для животных.
Дети немедленно оседлали кто овечку, кто ослика, а потом бегали и пересаживались на других животных. Наигравшись, Елисавета спросила:
— Бабушка, а это кто? – И показала на пастухов с волхвами.
— Ну как же, я тебе рассказывала. Вот посмотри.
Бабушка с внучкой ходят от скульптуры к скульптуре, и бабушка вновь рассказывает о той далёкой ночи в Вифлееме, где во всём городе, наполненном множеством людей, не нашлось места родиться Сыну Человеческому. И здесь, среди животных, Он появился на свет.
Лиса, внимательно слушая, начинает подходить к каждой из вырезанных скульптур, обнимает их, гладит.
— Лизонька, что ты делаешь? Зачем ты их обнимаешь?
— Бабушка, ведь я же их знаю, это всё мои друзья!
Внезапно налетела очередная туча, и на землю хлынул поток дождя. Мы забрались внутрь вертепа и стояли среди пастухов и волхвов.
— Как интересно, — сказала матушка, — вертеп и нас приютил.
Вокруг бушевала непогода, а нам было уютно и тепло. В полумраке пещеры перестаёшь различать, кто с тобой рядом, и кажется, будто деревянные фигуры вовсе и не деревянные, а живые. Ты стоишь и вместе со всеми смотришь на младенца Христа.
В последний день перед отъездом мы решили снова пройтись по улочкам старого Гродно, перекусить в маленьком ресторанчике, расположенном в бывшем подвале дома, построенного ещё в восемнадцатом веке.
Когда приезжаешь из деревни в большой город и окунаешься в постоянно спешащую толпу на улицах или метро, то такое множество людей пугает. Хочется поскорее сделать свои дела и вернуться домой. В Гродно у меня такого ощущения никогда не возникает. Наверно потому, что его жители мне не чужие, и я не воспринимаю их толпой. Различаешь лица, улыбки и глаза. И всегда подспудно надеешься увидеть тех, кого когда-то знал. Где вы, друзья моей юности?
Входим в большой универсальный магазин. Полинка спит, мы везём её в коляске, Лиса у меня на плечах. Покупателей немного, мимо проходит женщина, я мельком смотрю ей вслед, и почему-то не могу оторвать взгляда. Неужели Иринка? Да, ну, не может такого быть. Не видеться с человеком больше тридцати лет и узнать его со спины, вот так мимолётно глянув?
— Матушка, погоди, возможно я ошибаюсь, но, по-моему, это моя одноклассница.
Женщина поворачивается, никаких сомнений — Ира Селина, человек из моего детства. Нам было по восемь лет, когда мы пришли с ней в один класс. Даже помню, как наши мамы привели нас в школу в один и тот же день. В детстве у Ирочки была яркая кукольная внешность, и она очень нравилась мальчикам. Не скрою, мне тоже. Только тогда у меня не было никаких шансов обратить на себя её внимание, я был много ниже её ростом. И мне оставалось только смиряться.
Время шло, и вот уже я стал выше Ирочки на целых полголовы, но и она перестала быть куклой Мальвиной. Училась она хорошо и окончила школу с золотой медалью. После школы мы разъехались кто куда, и больше мы с ней никогда не виделись. Знаю, что она вышла замуж за нашего товарища Сергея и родила девочку. Слышал, будто муж её пристрастился к выпивке, и жалел Иринку.
И вот она, с заметными морщинками на лице, но всё такая же стройная и стремительная, идёт мне навстречу. И, конечно же, не узнаёт. Да я бы и сам себя не узнал.
Я окликнул её, она удивилась и очень обрадовалась, а я познакомил её с моими девочками.
— А у меня нет внуков. Дочери уже за тридцать, а внуков нет.
— Как твой Серёжа?
— Он умер. А я через интернет познакомилась с одним человеком и вышла замуж в Италию. Живу теперь во Флоренции. Недавно и дочь уехала в Европу. Мама умерла. Папа ещё жив, и я к нему иногда приезжаю.
Узнав, что я священник, Ирочка принялась рассказывать о своей поездке в Бари и молитве у мощей святителя Николая:
— Ты знаешь, всё, о чём я просила, он дал мне. Так что, если не были, советую побывать.
— Обязательно, только уже не в этом году. Завтра мы возвращаемся назад в Россию. Детей оставляем в Москве, а сами домой, в деревню.
— А я к себе – во Флоренцию. Ну что, значит, пока – пока?
— Прощай.
— Как интересно, мы живём так далеко друг от друга, и вот почему-то встретились. Зачем? Ведь, наверняка больше никогда не увидимся.
— Ну, во-первых, наверно для того, чтобы я тебя благословил. И ещё, я узнал, что ты пришла к вере и стану о тебе молиться. Мы можем молиться друг о друге. Это главное, а встреча, она когда-нибудь обязательно произойдёт.
Ирина уже ушла, а я вдруг вспомнил, что не задал ей самый главный вопрос. Я так и не узнал, счастлива она, или нет? Ведь это очень важно, что бы все, кого ты когда-то любил, были счастливыми.
Мы вернулись домой из Москвы, и я включаю телевизор. Возвращаясь, всегда интересно узнать, чем живёт твоя страна. И сразу попадаю на передачу о Высоцком. Переключаю на другой канал, и там вспоминают Владимира Семёновича.
— Матушка, посмотри, тут почему-то все говорят о Высоцком.
— А какое сегодня число, 25 июля? Значит сегодня годовщина его смерти, потому и говорят. Я ещё в Новогрудке подумала, неслучайно мы туда попали. А когда подошли к его бюсту, то вспоминала, как мы сбежали из театра оперетты и отправились на Ваганьковское кладбище. Помнишь?
— Конечно. С того дня у нас всё и началось. И вот уже почти тридцать лет, как мы у него не были.
— Потому, что не умеем быть благодарными. В ближайший же выходной покупаем цветы и отправляемся в Москву, на Ваганьковское кладбище. Надеюсь, ты составишь мне компанию?
— При условии, что ты споёшь, как тогда, «Лирическую».
Она улыбается и согласно кивает головой.
Религия в жизни Владимира Высоцкого
Владимир Высоцкий, храня в себе генотип многих поколений предков-христиан, прекрасно понимал, что есть мир духовный. И Бога он, несомненно, признавал. Вместе с тем, будучи человеком нецерковным и страстным, отличаясь максимализмом в отношении к жизни, ощущая трагедию жизни и смерти, он мучился и страдал от разрывавших его вековечных проблем, которые безуспешно пытался решить сам, без опоры на христианские законы духовной жизни. Страшная соцсистема скрыла от него, как и от миллионов других его соотечественников, выстраданную тысячелетней историей православной России правду о Боге. В потаенных глубинах его сердца, как и у большинства из нас, были перемешаны свет и тьма. Личные грехи то и дело омрачали настроение поэту, внушали мысль о том, что бесполезно уже что-то исправлять в этой жизни, что Бог никому ничего не простит и неминуемо отправит грешника в ад на вечные муки.
Конечно, автор данных строк не влезал в душу поэта и не препарировал ее, но законы развития греха в человеке — одни и те же, и они хорошо известны каждому православному.
Именно по этой причине я и говорю с большой степенью уверенности, что горькие переживания Высоцкого по поводу своих падений, несомненно, имели место. Наверняка он и неложно каялся в сердце своем, и тайно проливал слезы как из-за собственных ошибок, так и из-за нанесенных ему обид.«Я видел, наши игры с каждым днем// Все больше походили на бесчинства. // В протоках чистых по ночам тайком // Я отмывался от дневного свинства…» («Мой Гамлет»). Просто он был сильный человек и на публику свои страдания не выносил.
Вместе с этим поэт совершенно не выносил чужой боли – от нее он мучился и метался. Вид больного человека и тем более его кончины неизменно вызывали у него чувство глубочайшего потрясения. Прикровенно за этим, несомненно, стояли тревожное памятование им своей собственной неизбежной смерти и неготовность примириться с ней, признать неотвратимость земного конца.
Бог христиан есть Любовь. Однако жизненные суровые реалии, живая память о войне и крови, о страданиях и массовой гибели людей, наконец, впечатления от казни того же Пугачева, переживаемые на сцене всякий раз заново, мешали Высоцкому адекватно воспринять эту высшую реалию. Он живо воспринял Его карающее начало. Может быть, он путал Бога с людьми, которые зачастую ригористически и строго говорят от Его имени, но сами отнюдь не живут по Его заповедям? Так бывает. И в результате у поэта, возможно, возникла мысль о том, что рая ему уже не видать, ибо Бог «не простит» ему его грехов. От этого ощущения в сердце у человека, как правило, образуется обида и горечь, граничащие с отчаянием. Как же так, я мучаюсь, мне так плохо, столько искушений вокруг, сколько зла – как же в одиночку бороться со всем этим? Но я пытаюсь что-то делать и на этом пути падаю, ошибаюсь, грешу. А ведь никто мне при этом не помогает, никто ничего не объясняет, и суть вещей остается для меня сокрытой и нередко враждебной. Все это так ранит…
В мире – сплошная жестокость и невиданная концентрация страданий, о чем Высоцкий в одной из баллад пел с саркастической болью:
Не верь, старик, что мы за все в ответе,
Что где-то дети гибнут – те, не эти!
Чуть-чуть задуматься – хоть вниз с обрыва…
А жить-то надо, надо жить «красиво»!
(«Бегство мистера Мак-Кинли»)
Алкоголь и особенно наркотик, от которого в конце жизни страдал Высоцкий, расширяют сознание, человек как бы входит в другие измерения и, вернувшись оттуда на «серую» землю, мучительно ощущает, что ему на ней тесно и пусто. Это также множит тоску и печаль. Причем и «проклятая», и наркопрепараты полностью закрывают от человека пространство Бога, оставляя пути лишь в «черные дыры», на ристалище бесов, которые оказывают на своего гостя такой мозговой и душевный штурм, что человек после этого уже не принадлежит сам себе, его сознание ломается, трансформируется и перестает воспринимать всякое излучение Божественной благодати (в конце жизни Высоцкого не раз посещал видимый только одному ему собеседник и досаждал поэту. О его появлениях говорил сам Высоцкий, с присущим ему юмором называя своего непрошеного гостя «чудаком», «экземплярчиком» и заявляя, что тот «порет ахинею». А какую ахинею мог нести бес? С теми, кто находится в наркотическом или алкогольном плену, у темного мира только один разговор – покончи жизнь самоубийством, выпрыгни из окна, перережь себе вены и т.д… Однако Всеблагий Господь не попустил страшному визитеру торжествовать – Высоцкий умер тяжелой, но своей смертью, хотя и безжалостно укоротил себе жизнь поистине варварским отношением к своему здоровью. «Гробил» себя, чтобы больше продержаться на сцене перед аудиторией и принести ей радость. Вот такой печальный парадокс).
Вместе с тем Высоцкий был могучей личностью. После всех падений духовное сознание всегда милостью Божией возвращалось к нему. Но с каждым шагом не туда отношение к Богу у него тотчас делалось неким отчужденным и настороженным.
«Не простит», «все кончено», «будущее – беспросветно, впереди – вечные мучения»… Эти и другие мысли создавали в поэте некую духовную замкнутость, внутренний пульсирующий надрыв, чувство безысходности и богооставленности. И вместе с тем таинственно-сладостное балансирование на краю бездны, испытание долготерпения Божия отнюдь не было чуждо поэту.
«Чую с гибельным восторгом – пропадаю, пропадаю…»
(«Кони привередливые»)
И – там же:
Мы успели, в гости к Богу
не бывает опозданий,
Так что ж там ангелы поют
такими злыми голосами?..
Или это колокольчик
весь зашелся от рыданий?..
Или я кричу коням,
чтоб не несли так быстро сани?..
(Там же)
Голоса демонов (ибо только они – злы) Высоцкий «путает» с ангельскими неслучайно: в настроении песни – фатальность, безнадежность, отчаяние и горькое торжество субъективной уверенности в отсутствии милости у Бога. Чувствуется и некая сладостная гордость-истома, ошибочно принимаемая поэтом за человеческое достоинство, попытка разговаривать с Богом на равных и одновременно – вынужденное, недобровольное смирение.
Тут нет радости от грядущей встречи со Всевышним. Причина – сознание собственной греховности, понимание того, что все-таки не в гости мы идем на Небо, а для отчета во всех делах своих. Однако интуитивно ощущается и обида поэта за то, что никто его жутких страданий не видит, что все только осуждают и равнодушно отворачиваются. Все одинаково – как в раю, так и в земной юдоли…
И Бога никто не видел, и в мире правит зло, и жизнь угасает, и наступает царство смерти с мириадами теней, бесцельно бродящими по Шеолу…
Господи, какое же счастье, что это не так и что Бог христиан есть Бог любви!.. И что впереди – жизнь, по сравнению с которой наше земное странствование – лишь слабый отблеск яркого дня, мутное зеркало с неясным отражением. «Не видело око, не слышало ухо и не всходило то на сердце человека, что приготовил Бог любящим Его». Так сказано в Писании. Так что проблема здесь – в одном. Надо уметь и хотеть любить Бога и ближнего… Вот тогда и будет желанное бессмертие и полнота жизни. Когда поэт 25 июля 1980 года отошел ко Господу, он, смею полагать, полностью смог сам убедиться в этом – с третьего по девятый день после смерти, когда, по свидетельству Церкви, душа человеческая возносится к Творцу для поклонения Ему, и ей показываются дивные и светлые красоты рая…
Между тем в песне «О погибшем летчике» Владимир Высоцкий пишет о герое, который был сбит в бою и после этого взлетел в рай.
И что же? Опять все та же нерадостная картина:
Встретил летчика сухо
Райский аэродром,
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нем…
Рай здесь – сухой, неприветливый. Этот образ – тоже явная проекция беспросветного окружающего мира на небо. Все – одно: «Зря пугают тем светом, // Тут с дубьем, // Там – с кнутом. // Врежут там – я на этом, // Врежут здесь – я на том…» («Был побег на рывок»). То же и в «Песне о воздушном бое». После того как два друга-летчика, сбитые немецкими «мессерами», попадают в рай, они слышал обращенные к ним слова Архангела: «В раю будет туго». В ответ летчики просят у Бога разрешения записаться в ангельский полк. И тут же: «А если у вас истребителей много, // Пусть впишут в хранители нас…». Это – знакомые отголоски переживаний Высоцкого, которому кажется порой, что Бог прежде всего – Карающий Мститель и будет наказывать грешников, дабы уничтожить неверный род людской. Чего-чего, мол, а истребителей в горнем мире предостаточно, знаем… И в качестве щита – не покаяние, а гордость в камуфляже «человеческого достоинства», ярко выраженная в нежелании «ползать на брюхе» перед кем бы то ни было.
Теперь о песне «Райские яблоки». В этом мрачном произведении рай вообще превращается в зону, над которой «Распятый висел» и где все вернулось на круги своя. Перед воротами рая – измученный этап на коленях, вокруг – колючая проволока, перед закрытыми воротами висит лагерная рельса (било). В «дивных райских садах», где растет «прорва бессемечных яблок (они же «ледяные» и «мороженые»), сторожа стреляют без промаха в лоб всякому, кто пытается сорвать плод с древа. Ассоциация с яблоком, сорванным Евой, очевидна. Расплата – смерть. Где же любовь?..
Херувимы кружат,
Ангел окает с вышки –
занятно!
Да не взыщет Христос,–
Рву плоды ледяные с дерев.
Как я выстрелу рад –
Ускакал я на землю обратно,
Вот и яблок принес,
Их за пазухой телом согрев.
Прориси ада и полной богооставленности сквозят из описания рая.
И погнал я коней
Прочь от мест этих
Гиблых и зяблых…
Куда же? К любимой…
Вдоль обрыва с кнутом,
По-над пропастью
Пазуху яблок
Я тебе привезу –
Ты меня
и из рая ждала.
Поэт тем не менее коснулся здесь истины – она в любви. Именно любовь бессмертна. Она, по словам апостола Павла, «долготерпит, милосердствует (…), не завидует (…), не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, на все надеется, все переносит». Единственное «но»: эта любовь в песне у Высоцкого полностью воплощена в женщине, в человеке. Богу там места нет, потому что тот бог, которого описывает Высоцкий, не имеет никакого отношения к христианству. Ибо в этом боге нет любви к своему высочайшему творению – к человеку.
Чудесным спасением поэту видится только возвращение на прежнюю землю, туда, где его любят и ждут… И там – вновь ожить и познать человеческое счастье взаимной ласки… Однако жизнь на земле дается только один раз.
Но от нее, от этой искорки, загоревшейся и погасшей в момент времени, зависит все твое грядущее бессмертие. Мужественно соблюдай светлые Христовы заповеди в мире земного зла, борись за святость сердца – и ты познаешь Бога, который любит и тебя, и твою любимую совершенной и ни с чем не сравнимой любовью. И в этой полноте божественной любви ты найдешь величайшее успокоение, безмятежный мир, неизбывную радость и несказанное счастье, и всем там будет привольно – и тебе, и любимой, и твоим близким и родным людям. Только верь и изо всех сил живи по вере твоей…
Вот что говорит Бог, в котором нет ни лукавства, ни равнодушия, ни тем более злобы. Он тихо ждет нас – и хочет, чтобы рано или поздно мы обязательно пришли к Нему.
Прошу прощения за проповедническое отступление.
«Что за дом притих…» – еще одна песня, где затронута религия.
Герой песни, путник, заходит в некий дом, где хочет отдохнуть и набраться сил после того, как ему удалось спастись от преследовавших его волков («Во хмелю слегка лесом правил я…»). Однако в доме – бедлам, кто-то стонет песню, кто-то, вороватый и придурочный, показывает ему из-под скатерти нож.
На поверку дом оказывается притоном, чумным бараком, местом погибели. «Свет лампад погас, // Воздух вылился, // Али жить у вас разучилися?! // Двери настежь у вас, // А душа взаперти.// Кто хозяином здесь? // Напоил бы вином!// А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути // И людей позабыл, // Мы всегда так живем».
Отвечающий продолжает перечень темных дел обитателей дома:
Брагу кушаем, век на щавеле,
Скисли душами, опрыщавели,
Да еще вином много тешились,
Разоряли дом, дрались, вешались!
«Испокону мы, – подытоживает собеседник герою песни, – в зле да в шепоте //Под иконами в черной копоти!» Судя по всему, это Россия.
И советская, и дореволюционная. Она – такая. Дом у оврага, погруженный во мрак. Образа в ней – «перекошены» (в том смысле, что висят косо), на них – черная копоть… Все безрадостно. И герой хочет уехать в тот край, «где светло от лампад, // Где поют, а не стонут, // Где пол не покат».
В песне отразились и тяжкое время семидесятых (советская рутина, духовный беспросвет, безбожие, скрытность, пьянство, всеобщий идеологический обман, плохо маскируемая жестокость режима), и собственные душевные муки великого поэта. А может, все тот же беглый каторжник Хлопуша в его душе обличал действительность и страстно искал выхода из ее цепких оков…
Для фильма «Бегство мистера Мак-Кинли» (1975) Владимир Высоцкий написал несколько замечательных баллад. За отдаленный образец он взял западные рок-баллады, но силой своего таланта преодолел их ограниченность (слова там не важны, главное в балладах такого рода – ритм, а содержание – довесок к грохоту ударных инструментов). У Высоцкого получились баллады-притчи, глубокие, верные, тонкие, точные. Написал он их от имени западного человека, с его прагматическим и атеистическим менталитетом.
От этого в «Балладе о маленьком человеке» – налет скепсиса к Богу и религии.
Погода славная,
А это – главное.
И мне на ум пришла
Идейка презабавная,
Но не о Господе
И не о космосе –
Все эти новости уже
Обрыдли до смерти.
Сказку, миф, фантасмагорию
Пропою вам с хором ли, один ли.
Слушайте забавную историю
Некоего мистера Мак-Кинли.
Не супермена, не ковбоя,
не хавбека,
А просто маленького,
просто человека.
Упомянутое здесь чувство «обрыдлости» нельзя приписывать самому автору, хотя наверняка он как актер входил в дух и плоть «маленького человека» и глядел на мир его глазами. И все-таки это – художественный образ, отображающий современного европейца, вконец изверившегося и замкнувшегося на мертвящем душу меркантилизме.
Что касается его песни «Цыганочка» с ее «знаменитыми» строчками:
В церкви – смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет – и в церкви все не так,
Все не так, как надо,
– то здесь в принципе проблема несколько иная. В Театре на Таганке тогда шел спектакль «Пугачёв», посвященный страшному русскому бунту, где Высоцкому Ю.П. Любимовым была предложена роль уральского каторжника Хлопуши. Поэт поначалу обиделся – он хотел играть Пугачева, который достался Николаю Губенко и был блестяще им сыгран. Но дело – не в этом. Высоцкий проникся драматической судьбой Пугачёва и, судя по всему, испытал к нему как к бунтарю симпатии. Из-за сильной и волевой личности, из-за неприятия «царской неправды», из-за стремления познать волю и бороться за правду. В монологе Хлопуши Высоцкий в заключительных словах «Проведите, проведите меня к нему, // Я хочу видеть этого человека!!!..» выражает явный восторг личностью бунтовщика. Что делать – неприятие советского строя спонтанно сближало Высоцкого с Пугачевым, который так же, как и поэт, на дух не принимал существующую власть.
Из истории пугачевского бунта мы знаем, что пойманного Пугачёва везли в Москву в клетке, как зверя, а сопровождал его в качестве высокого стража не кто иной, как великий полководец и народный любимец, глубоко верующий человек Александр Васильевич Суворов. Тот факт, что христианин Суворов вез на страшную и мучительную казнь другого яркого и самобытного русского человека (донского казака, бывшего подъесаула, участника суворовских походов), потряс Высоцкого. Он воспринял это как трагедию. И последнюю каплю в нее добавило Высоцкому то, что Церковь поддержала казнь Пугачёва и встала на сторону государства. В общем, что царизм, что советская власть для Высоцкого здесь эмоционально уравнялись. И не бралось должным образом во внимание то, что Пугачёв был убийцей: «Там какой-то пройдоха, мошенник и вор // Вздумал вздыбить Россию ордой грабителей. // И дворянские головы сечет топор, // Как березовые купола в лесной обители» (С. Есенин, поэма «Пугачёв»). Под обаяние бунтарства подпал тогда и Василий Шукшин в своей книге о Степане Разине «Я пришел дать вам волю»…
Итак, узнав, что духовенство благословило казнь Пугачёва, Владимир Высоцкий пишет в «Цыганочке» соответствующие горькие для него строки. Все просто. Церковь поддержала убийство, да еще в виде четвертования и отрубления головы с последующим посажением ее на кол («По прочтении манифеста духовник сказал им /Пугачёву и его сподвижнику Перфильеву на Лобном месте. – Прим. авт./ несколько слов, благословил их и пошел с эшафота» – А.С. Пушкин, «История Пугачёва»). А как же быть с заповедью «не убий»? Нет, все не так, как надо…
Однако в жизни бывают ситуации, когда именно эта заповедь нарушается во избежание еще большего зла. Если жестко не пресечь насилие и бунт, прольются новые реки крови. Но, конечно, убийство человеком человека в любом случае нарушает прерогативу Бога (Бог дал, Бог и взял). И все же нельзя забывать, что мы живем в несовершенном человеческом обществе. Не будет суда и прокуратуры, не будет тюрем – все потонет в стихии насилия и анархии. Человеку свойственно легче легкого забывать Бога…
Конечно, не нужно было так петь… Но не слишком ли мы требовательны к невоцерковленому человеку? «Кто без греха, пусть первым бросит камень». Так что не будем осуждать, помня, что «несть человек, иже жив будет и не согрешит». Сказать «Не греши!» стоит прежде всего себе самим. Поверьте, будет гораздо больше пользы.
Источник: https://www.pravmir.ru/nash-vyisotskiy-luchshie-stati-pravmira/