Отрывок из повести В. Малёванного – «Вернись и покайся»
Ужаснейшей новостью встретила его столица – началась война с Германией. Такой ход событий не укладывался у него в голове. Сначала коммунизм своими изощрёнными пытками истязал Святую Русь, теперь ещё фашизм вероломно вторгся на её рубежи, уничтожая буквально всё на своём пути. Что же будет дальше? Господи, помилуй! Находясь в Соловецком лагере, Григорию казалось, что страшнее, чем там не бывает, но теперь страх за будущее России не давал ему покоя. Неужто вся преисподняя ополчилась против нас? И тут он вспомнил отца Иоанна, убитого в Нечаево, расстрелянного отца Павла, замученного Владыку Вениамина – все они отдали жизнь за имя Христово, и немец их тоже бы не испугал. Размышляя, Григорий подошел к знакомой подворотне, и тут его сердечко защемило, нахлынули воспоминания, на глаза накатились слёзы. В десяти метрах от него находилась квартира, в которой он когда-то, будучи ещё подростком, обрёл свою вторую семью и был в ней счастлив. Осторожность, выработанная в лагере, подсказывала ему: «Не торопись, понаблюдай со стороны за входом в квартиру. Кто там сейчас обитает? Там, где ты проживал с дорогими твоему сердцу людьми». Он занял позицию на улице у подворотни – оттуда ему всё хорошо было видно. Его мысли были охвачены войной с фашистами, и он молился, прося Бога помиловать многострадальную Русь. Момент, когда отворилась дверь, он проглядел, в поле его зрения сразу появился человек в военной форме, идущий по ступеням от квартиры. Синяя фуражка насторожила его – да, это был работник НКВД. Поблагодарив Бога за посланную ему осторожность, отец Григорий с чувством разочарования пошёл прочь. «А кого ты хотел ещё увидеть там? – рассуждал священник, – матушку Людмилу? Конечно же, её там нет. Может быть, дворника или сторожа, занявшего освободившуюся жилплощадь?» Всё закономерно – в первую очередь структура обеспечивает жильем своих сотрудников. Но у кого разузнать о матушке Людмиле и её детях? Понятно, что соседи вряд ли чем-либо смогут помочь, и не стоит лишний раз привлекать к себе внимание. Что же предпринять дальше? Родственников и близких людей у него больше нет, ещё и война началась. И тут он вспомнил о данном в лагере обещании умирающему от тифа протоиерею – съездить в Белоруссию к его родственникам и рассказать всё то, что он ему передал. Записки писать в заключении было опасно, и отец Григорий заучил послание наизусть. Нужно было торопиться, фашисты атаковали советско-германскую границу на всём её протяжении от Баренцева до Чёрного морей.
На вокзале сновали толпы народа, во всём происходящем чувствовалась паника. Известие о начале войны вдруг многим напомнило, что у них есть неотложные дела за пределами столицы. У кого-то дети гостили в деревне у бабушки, кто-то вспомнил о своих престарелых родителях, проживающих на периферии, некоторые были проездом в Москве, либо в командировке и спешили поскорее вернуться в семью. Пассажиры Белорусского вокзала атаковали билетные кассы, словно стараясь опередить события и повернуть время вспять, дабы успеть закончить всё то, что помешала сделать война. Отец Григорий в этот день тоже был более активным, нежели обычно, ближе к полуночи ему всё же удалось сесть на поезд, следовавший в Минск. Вагоны, мирно покачиваясь, уплывали в темень летней ночи. Молитва за матушку Русь, рождаясь в голове иерея, устремлялась ввысь к Творцу. Ночное небо напоминало о вечности, яркие звезды на чёрном полотне, так же, как и тысячи лет назад угрюмо созерцали грешную Землю, свидетельствуя о чёрствой людской несправедливости. Войны сопровождают человечество, словно тень, на протяжении всей его многовековой истории. Война – это смерть, разлука, горе…
Этот список можно продолжать любыми словами с негативным смыслом, и они только дополнят ужаснейший облик этой леденящей душу особы. Коричневая чума стремительно распространялась по Европе, порабощая и угнетая весь цивилизованный мир. И вот на пути фашизма встала измученная в коммунистических застенках святая Русь – царство с богатой православной историей. Священная земля, воспитавшая великих своих сынов: А. В. Суворова, М. И. Кутузова, Ф. Ф. Ушакова, А. Я. Невского, перечислять можно очень долго – всё это великая Православная Рать. «Кто с мечом к нам придёт – от меча и погибнет», – перефразировал Александр Невский Евангелие от Матвея (гл.26, ст.51^–52): «И вот, один из бывших с Иисусом, простерши руку, извлёк меч свой и, ударив раба первосвященникова, отсёк ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место; ибо все, взявшие меч, мечем и погибнут». На этом месте отец Григорий вышел из раздумья. На душе было неспокойно, его духовный опыт подсказывал: «Ждут тебя, Григорий, очередные скорби». Взглянув в окно, он увидел скопление звёзд, перемещающихся по небу: «Это же огни вражеских самолётов,» – мысль молниеносно прорезала его сознание, и сердце затрепыхалось в груди, сбивая дыхание. И это заметил не только он один.
– Смотрите, смотрите, вражеские самолёты! – раздались возгласы в вагоне. Пассажиры прильнули к окнам, с волнением всматриваясь в ночное небо. – Гасите свет! – пронеслась команда по вагонам.
В тамбуры нахлынула тьма, и все замолчали, словно боясь, чтобы их не услышали немецкие лётчики. К счастью поезд остался незамеченным, и армада фашистских самолётов угрожающе пролетела мимо. Отец Григорий прикрыл глаза, молившись о победе русского оружия, о спасении Православия и сам не заметил, как уснул. Скорее всего, это был не сон, а физическое и нервное изнеможение, повергшее его в состояние, приближенное к анабиозу. Он сидел на краюшке боковой полки, прижавшись спиной к вагонной обшивке. Когда же открыл глаза, день давно уже был в разгаре, и солнце подкатывало к зениту. Тело затекло от неподвижности, шея болела из-за неудобной позы во время сна. Больших усилий стоило ему, чтобы размять мышцы и вернуться в нормальное состояние. К этому времени пассажиры в вагоне немного успокоились и занимались каждый своим делом. Поднявшись с полки и опираясь о перегородки вагона, отец Григорий, покачиваясь, направился к туалету. Жизнь продолжалась, всё шло своим чередом, ничто не напоминало о международных конфликтах и тем более о вторжении немецкой армии на территорию России. По обе стороны поезда проплывали поля, засеянные озимыми злаками, среди которых густыми всходами проступали красные поляны полевого мака. Это были мирные пейзажи, которые мы, порой, так не ценим. Во всём чувствовалось дыхание Бога. Внезапно огромные тёмные тени побежали по серому массиву созревающих колосьев. Их становилось всё больше и больше, они стремглав надвигались на пассажирский состав – это были тени от фашистских бомбардировщиков. Отец Григорий возвращался на свое место, и тут справа от него блеснула яркая вспышка, пол под ногами задрожал, стекла из окон со звоном посыпались на пассажиров. Дым и сильный запах гари ворвались в вагон. Началась паника, люди визжали и кричали, в проходе на пол упала женщина, из головы у неё текла кровь. Начался кошмар: авиабомбы взрывались со всех сторон поезда, осколки рвали вагоны на куски, разбрасывая искорёженный металл по полю. Люди в страхе попадали на пол, интуитивно накрыв голову ладонями. Поезд бросало словно «болтанку» из стороны в сторону. Очередной бомбардировщик, словно коршун на свою добычу, пикировал на бегущий средь хлебных полей поезд. Оставалось несколько сотен метров до земли, немецкий ас, взяв штурвал на себя, нажал на кнопку сброса бомб. Гирлянда зловещего металла накрыла паровоз и несколько вагонов. Яркие языки пламени, вырывающиеся из-под чёрных клубов дыма, увлекали за собой различные фрагменты паровоза. Вагоны стали нагромождаться друг на друга, образовался хаос, а самолёты со свастикой на крыльях всё продолжали сбрасывать смертоносный груз. Отца Григория подбросило и прижало к потолку, в какое-то мгновение перед ним мелькнул поручень, и он успел ухватиться за него. В следующий момент вагон разломило пополам, и священник с поручнем в руках вылетел наружу. От сильного удара о землю он на мгновение потерял сознание. Когда же пришёл в себя, то увидел, что на него летел следующий вагон. С трудом поднявшись, отец Григорий, прихрамывая, попытался бежать, но едва он успел сделать несколько шагов, как услышал позади себя скрежет падающего металла. Останавливаться было опасно, превозмогая боль в левом колене, он продолжал бежать. Высокие стебли озимых хлебов затрудняли движение. Бомбардировка закончилась так же внезапно, как и началась. Гул самолётов удалялся в сторону запада. Выбившийся из сил, Григорий остановился и, отдышавшись, посмотрел назад. Со всех сторон от него находились пассажиры поезда. Кто бежал, кто полз – все старались покинуть место ужаснейшей катастрофы. Маленькая жужжащая точка в небе быстро приближалась к ним, и уже через минуту стало ясно – это фашистский истребитель летит расправиться с ними. И вот, о ужас, самолет пролетел над их головами, пулемётными очередями безжалостно расстреливая спасающихся бегством беззащитных людей. В конце поля виднелась роща, до неё было метров двести, туда все и побежали. Дорога была каждая минута, нужно было успеть скрыться в чаще, пока самолёт ушёл на разворот. Справа от священника ползла женщина, у неё, очевидно, была сломана нога. «Ну-ка, давай я тебе помогу», – склонившись над пострадавшей, Григорий поднырнул ей под руку со стороны сломанной ноги. Ему с трудом удалось поднять обессиленное тело, и он поволок его по хлебному полю. Многие всё же успели добраться до рощи и укрыться в ней. Отец Григорий из последних сил, обливаясь потом и прихрамывая, тащил на себе стонущую от боли женщину. Пшеничное поле закончилось, дальше путь лежал через луг, поросший высокой травой и пестрыми полевыми цветами. Осталось около пятидесяти метров до леса, и тут до слуха отца Григория донёсся нарастающий гул приближающего самолёта. Мощный удар сзади сбил священника с ног, сильная жгучая боль в правом предплечье лишила его сознания…
***
Апостольский пост установлен в память о святых апостолах Петре и Павле, которые постились, готовя себя для проповеди (Деян. 13:13). Начинается он через неделю после Дня Святой Троицы в понедельник, после девятого воскресенья по Пасхе, а заканчивается в День Петра и Павла – 29 июня (12 июля), в 1941 году пост начался 16 июня по новому стилю. Воскресный день 22 июня подытоживал первую неделю поста. Отец Иероним проснулся пораньше, ему в этот день предстояло много потрудиться. Деревня Никитовка, где он проживал с матушкой Клавдией и тремя сынишками – Ярославом, Семеном и Тихоном, располагалась в 12 километрах от села Бруни, в котором был его приход в честь Симеона Богоприимца. Просёлок от деревни до села пролёг через берёзовую рощу – место, по которому любил ходить батюшка особенно в ранние часы. Спозаранку просыпалась вся тварь в округе, разными голосами славя своего Творца. Сельский священник по пути к храму читал вслух псалмы на фоне птичьих трелей, при этом громко заканчивал каждую молитву словами царя Давида: «Всякое дыхание да хвалит Господа!!!»
В этот день всё было совсем по-другому, природа, словно перед бурей притаилась и молчала. Солнце всходило как обычно, день задался ясный, но почему-то это не радовало мерно бредущего сквозь рощу священника. Что-то ему подсказывало – будет беда. И вот он в храме, никаких изменений, всё по-прежнему. На службе, как обычно в это время года присутствовали в основном женщины, и те преклонного возраста. Большинство населения Бруни находилось на полевых работах. Сразу после службы батюшке предложили сесть на телегу и повезли на кладбище отпевать старушку. Затем его позвали на поминки, где, благословив накрытый стол, он вместе со всеми приступил к поминальной трапезе. Народу за столом было немного – человек пятнадцать, в основном близкие родственники почившей. Поминки уже заканчивались, как вдруг в комнату вбежал паренёк лет двенадцати и закричал: «Война! Война с немцами! Сейчас по радио передают!» За столом повисла пауза, кто-то выронил ложку, и она звякнула о фарфоровую тарелку. Не сговариваясь, все присутствующие, забыв о благодарственной молитве, хлынули на улицу и поспешили к сельсовету, где на столбе висел репродуктор. Площадь у административного здания быстро заполнялась гражданами. Все слушали речь народного комиссара иностранных дел товарища В. М. Молотова. Люди вслушивались в каждое слово, произнесённое им, стараясь ничего не пропустить. Свою известную речь Молотов закончил ставшими впоследствии крылатыми фразами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Отец Иероним, осенив себя крестным знамением, поспешил домой, где его с нетерпением ждала супруга, которая уже знала о начале войны. Он издали заметил Клавдию, стоящую у плетня. Матушка, увидев супруга, побежала навстречу и, бросившись ему на шею, зарыдала: – Что же будет с нами? – целуя мужа, спрашивала она сквозь слёзы. – Успокойся, родная моя, Бог нас не оставит. Давай-ка пойдём, помолимся, а Господь всё устроит. Ребятишки у них были в отроческом возрасте, одним словом – самостоятельные и по хозяйству выполняли всю работу. А на хозяйстве у них были корова с телёночком, десятка два гусей и полугодовалый поросёнок. Поэтому мальчишек в это время в доме не было, они ухаживали за животными. Протоиерей и матушка, затеплив лампаду пред образами, стали на молитву. Остаток дня так и прошёл в трудах и молитве. Следующий день начался по-обычному – сначала утреннее правило, затем завтрак, и далее все занялись своими делами. Ярослав был самым старшим, ему предстояло отвести бурёнку и телка на выгон к роще. Семён пас гусей, а Тихон кормил поросёнка и дворового пса Шарика. Клавдия готовила обед и одновременно вываривала бельё во дворе на русской печи. Отец Иероним копался в огороде – это занятие ему нравилось, он с любовью пропалывал и поливал грядки, окучивал картофель, ухаживал за плодовыми деревьями и кустарниками. Для каждого кустика, для каждой травинки у него были свои добрые слова. Будто с живыми тварями общался он с растениями, и те с благодарностью одаривали его богатым урожаем. Подошло время обедать, матушка стала накрывать на стол, как вдруг услышала гул моторов и, повернувшись, увидела в небе над рощей немецкие самолёты. Батюшка, перестав окучивать кусты картофеля, разогнувшись, тоже смотрел в небо. Через минуту началась бомбёжка, земля задрожала, в воздух за рощей взвились клубы чёрного дыма. Семён и Тихон, прибежав во двор, прижались к матери, из огорода подошёл отец Иероним и обнял всех троих. Минут через пятнадцать бомбардировка закончилась, и самолёты удалились в обратном направлении. На дороге появился Ярослав, гнавший в сторону дома корову и бычка, по всему было видно, что он сильно взволнован. Загнав скотину во двор, мальчик бросился к родителям: «Папа, мама, там за рощей поезд разбомбили. Люди убегали по полю, а самолёт летал над ними и расстреливал». Тем временем ко двору священника начали собираться соседи.
– Клава, веди детей в дом, покорми. В общем, будьте дома.
– Батюшка, батюшка, выйдите к нам, – позвал его колхозный конюх Егор. Священник, подождав, пока домочадцы войдут в дом, развернулся и направился к собравшимся людям.
– Что будем делать? Очевидно, там много погибших, – инициативно продолжал конюх.
– Времени у нас мало, нужно действовать, – включился в разговор отец Иероним и начал давать команды, – ты, Егор, беги на колхозный двор и проси у бригадира подводу с лошадью, хоронить будем погибших. Остальные идите по домам, берите лопаты, через десять минут уходим. Да, вот ещё, Трофим, – обратился он к соседу-плотнику, – топор прихвати, придётся из берёзки соорудить крест. А я пойду, возьму всё, что нужно для отпевания.
Когда батюшка вернулся с чемоданом, его уже все ждали, а тем временем в начале деревни появился конюх, ехавший на телеге.
– Ну, что ж, пойдёмте, Егор нас догонит. И тут все увидели, что навстречу им по дороге со стороны рощи, шла группа людей. Их было человек пятнадцать. Вид у них был ужасный – изодранная окровавленная одежда, многие хромали, некоторые еле-еле передвигались. Это были пассажиры поезда, оставшиеся в живых. Решено было, что Егор перевезёт их на подводе в колхозную контору, а женщины окажут им там посильную медицинскую помощь. Все остальные двинулись к месту бомбардировки. Последствия трагедии были неприятнейшие – вагоны продолжали гореть, на искорёженном железнодорожном полотне лежали обгорелые трупы. Многие сгорели прямо в вагонах. На пшеничном поле тоже лежали убитые. Ближе к берёзовой роще, у края поляны усилиями деревенских мужиков выкопали большую могилу и стали свозить в неё погибших. Люди трудились самоотверженно, к вечеру удалось захоронить буквально всех. Когда протоиерей закончил панихиду по убиенным пассажирам, уже стемнело. Мужчины, что постарше (в том числе и батюшка) сели на телегу и тронулись в обратный путь, остальные пошли пешком. Немного проехав по поляне, лошадь остановилась, явно чувствуя препятствие, Егор сошёл с телеги, чтобы посмотреть, в чём дело.
– Здесь ещё кто-то есть? – крикнул он. В высокой траве перед лошадью лежала женщина, когда её приподняли, под ней оказался мужчина, и он застонал.
– Наверное, он нёс её на спине, и пуля пронзила их обоих, – высказал свою версию отец Иероним. Мужики отнесли убитую к общей могиле и там захоронили. А раненому мужчине требовалась срочная медицинская помощь, и его отвезли домой к священнику. Матушка Клавдия до замужества работала медсестрой и имела знания и опыт в этой области. Она осмотрела рану – пуля прошла навылет в области правого предплечья, при этом, не задев жизненно важных органов. Опасность для жизни представляла большая потеря крови. Мужчину перевязали и уложили на лавку у печи. Одежду раненого нужно было выстирать, так как она была залита кровью. Хозяйка стала выкладывать из карманов все вещи на стол, и вдруг на пол упали документы, и рядом с ними иконка. Отец Иероним, заметив образок, поднял и стал внимательно рассматривать его, затем поднял и документы.
«Питирим Тамбовский, – глядя на иконку, рассуждал вслух священник, – возможно, этот человек родом из Тамбова». Открыв паспорт, который был среди прочих бумаг и справок и, полистав его, добавил: «Так оно и есть – село Нечаево Тамбовской губернии, а зовут его Григорий». Всю ночь Григорий бредил и метался в жару, а под утро открыл глаза, полные безразличия, было очевидно, что сознание к нему ещё не вернулось. Клавдия попыталась напоить его отваром из трав, и ей это удалось. Через время процедуру повторили, и так несколько раз. К вечеру фитотерапия дала положительный результат, и больного удалось напоить парным молоком. Следующая ночь была более спокойная, нежели предыдущая, и Клавдии с Иеронимом удалось выспаться. Григорий явно пошёл на поправку, он начал принимать пищу из рук матушки, но организм настолько ослаб, что ни разговаривать, ни самостоятельно двигаться он не мог. Сознание к нему вернулось, у него получалось отвечать на вопросы глазами – да и нет. Кризис миновал, и он начал выздоравливать. Среди ночи Григорий что-то тихонько бормотал. Матушка поспешила к раненому и решила напоить его молоком. Больной, выпив молока, благодарно моргнул глазами и тихонечко произнёс: «С-в-я-щ-е-н-н-и-к». Клавдия разбудила отца Иеронима: – Он священника зовёт, пройди к нему.
Батюшка, спросонок не разобравшись в ситуации, взял Евангелие и крест и подошёл к постели раненого: – Григорий, вы звали священника? Я – протоиерей отец Иероним. Лёгкая улыбка скользнула по лицу Григория: – Я – священник, – еле слышно промолвил он. Батюшка в недоумении застыл, его разум напряжённо работал, и тут он, взглянув на чёрную густую бороду раненого, сообразил: – Ты священник? – больной утвердительно моргнул. – Иерей? – Поинтересовался отец Иероним. И снова утвердительный ответ. Батюшка радостно тройным лобызанием поприветствовал брата во Христе: – Слава Богу! С возвращением тебя в наш грешный мир. Матушка, наблюдая за всем со стороны, улыбалась, она ясно осознавала – это промысл Божий…
Ночью немецкие бомбардировщики сбросили на деревню две бомбы – одна разорвалась в колхозном дворе, вторая угодила в амбар бригадира, разбросав его по брёвнышкам по всей округе. Жертв не было. А перед рассветом в Никитовку вошли солдаты Красной Армии, их было человек сто. Дом священника находился на окраине, к нему-то в первую очередь и постучали. Батюшка зажег керосиновую лампу, пройдя в сени, отворил дверь. На пороге стоял офицер с пистолетом в правой руке, за спиной у него виднелись несколько человек с винтовками: – В деревне немцев нет? – негромко задал он вопрос.
– Нет, – также тихонько промолвил протоиерей, – а что, уже близко фашист? – поинтересовался батюшка.
– Плохи дела – мы отступаем, подкрепления ждать неоткуда, есть подозрение, что мы уже находимся в тылу врага. Послали группу бойцов вперёд, ждём результатов разведки. Здесь на карте есть роща в километре от деревни. Так ли?
– Да, вот эта дорога ведет прямо к ней.
– Нам нужно до рассвета туда успеть, чтобы с воздуха нас не обнаружили. Как к вам обращаться?
– Отец Иероним.
– Вы – священник?
– Да, протоиерей, настоятель храма Семеона Богоприимца в селе Бруни.
– Хорошо, отец Иероним. Вы могли бы в деревне собрать продуктов питания для моих солдат? Мы два дня ничего не ели.
– Да, конечно, мы подвезём, ступайте в рощу с Богом. Батюшка благословил крестным знамением офицера и вернулся в дом. Жители деревни с пониманием отнеслись к просьбе командира и уже часа через два Егор, батюшка и ещё несколько добровольцев везли на телеге пропитание бойцам. Вернулась разведка, и предположение командира оправдалось – враг прошёл далеко вперёд, и Бруни было уже оккупировано немецкими войсками, потому-то в Никитовке о мобилизации и не объявили.
«Нам нужно уходить в леса, – объявил командир, – все военнообязанные из деревни должны идти с нами, иначе немцы их расстреляют. Медлить нельзя, на восток от рощи начинается густой лес, мы уходим туда, а мужики ваши пусть поскорей собираются и догоняют нас. Окопаемся и постараемся связаться с действующими частями Красной Армии». Взрослое мужское население деревни во главе с бригадиром оперативно мобилизовалось в отряд, необходимо было торопиться, в любую минуту могли появиться немцы. Часть пассажиров, уцелевших после бомбёжки поезда тоже отправились в партизаны, а оставшиеся расселись по домам в Никитовке. Отца Григория решили со всеми отправить в лес и загрузили на телегу.
«Раненый мужчина в доме – для всех большой риск», – подлаживая пуховую подушку под голову Григорию, пояснил отец Иероним. Телега тронулась, и вся группа последовала вслед за ней. Через четверть часа вереница людей скрылась в роще. Отец Иероним, стоя в подряснике, благословил их крестом.
К вечеру в деревню въехал взвод немецких автоматчиков на мотоциклах. Жителей собрали в колхозном дворе, и офицер растолковал им условия, при соблюдении которых они могут сохранить себе жизнь. Основное требование – жители Никитовки должны расселить солдат в своих домах и предоставить в пользование всё, что тем потребуется. Так началась жизнь в оккупированной фашистскими войсками деревне. Обстановка была предельно гнетущая, страх и ненависть сопровождали жителей повседневно. Приходилось жить бок о бок с теми, кто пришел поставить Русь на колени, кто пришел убить близких тебе людей, имя ему – «Враг». Местные осознавали, что они для немцев – тоже враги и старались избегать любых контактов с Фрицами. Внезапное начало войны застало Красную Армию врасплох, никто не ожидал такого стремительного натиска со стороны фашистов. Многие части наших войск остались изолированы от основных соединений и поэтому сражались до последней капли крови, проявляя неслыханный героизм. Величайший подвиг, ставший впоследствии образцом солдатского мужества, совершили бойцы, обороняющие Брестскую крепость. После полуночи матушка Клавдия проснулась от выстрелов, доносящихся со стороны рощи, она разбудила отца Иеронима. Батюшка сразу же встал на молитву. Спустя час перестрелка стихла и, постепенно успокоившись, супружеская чета легла спать. Поутру фашисты согнали жителей в центр Никитовки на колхозный двор. У бревенчатой стены никитовских конюшен стояли пленные красноармейцы, как выяснилось позже, это они сражались ночью в роще, и когда у них закончились патроны, Фрицы взяли их в плен. Немецкий офицер в начищенных до блеска сапогах, аккуратно ступая по раскисшей после дождя грязи, вышел в центр двора и обратился к собравшимся: – Аchtung!
– Внимание! – перевёл мужчина в чёрном костюме с повязкой на рукаве. Отец Иероним узнал в нём жителя села Бруни. Офицер махнул рукой и четверо автоматчиков в упор расстреляли молоденьких солдат, стоящих у конюшни. Не дожидаясь пока рассеется пороховой дым, фашист обратился к гражданам через переводчика: – Так будет со всеми, кто будет нам неугоден. Батюшка стоял в подряснике, поверх которого висел наперсный крест. Офицер, обведя взглядом стоящих перед ним жителей, остановился на священнике: – Рriester? –спросил он у батюшки.
– Священник? – перевел его русский пособник.
– Да, протоиерей отец Иероним.
Ответ тут же был переведён на немецкий язык.
– Vater Hieronym… – начал свою речь комендант.
– Господин офицер разрешил забрать трупы и захоронить за деревней, – в конце добавил, – он уважает священников и хотел, чтобы отец Иероним сотрудничал с ними. Офицер с переводчиком удалились в колхозную контору, переоборудованную под штаб, автоматчики также убрались восвояси. Батюшка с жителями похоронили и отпели бойцов, а затем пошли по домам. Через несколько дней отцу Иерониму сообщили, что немецкое командование разрешило ему возобновить Богослужение на приходе. Поначалу он не знал, как поступить и всё же принял окончательное решение – необходимо совершать Литургии. Приход ожил, и вновь молитва вознеслась к Богу, а вместе с молитвой затеплилась надежда на победу над фашизмом. Незаметно закончилось лето, и наступила сырая промозглая осень. В один из поздних дождливых вечеров в окошко в доме священника постучали.
– Кто там? – отворив форточку, спросил батюшка.
– Это я, Григорий. Вы мне жизнь спасли.
– Давай, осторожно обойди дом, я тебе отворю. Отец Иероним впустил гостя внутрь и плотно задернул занавески на окнах. Согрев чайник, гостя усадили за стол и поподчевали. Григорий поделился новостями из леса, Оказывается, партизаны собрали большой отряд, наладили связь с центром и ожидают с воздуха боеприпасы и пропитание. Отец Иероним изложил обстановку в деревне и поведал об открытии прихода в селе. Теперь ему можно было свободно передвигаться в Брунях, ему немцы выдали документ: – Там недалеко от церкви находится железнодорожная станция, – как бы про между прочим добавил отец Иероним.
– Да, вот ещё что, – Григорий достал из-за пазухи тряпку, в которую был замотан белый голубь, – один из жителей деревни прихватил с собой парочку молодых почтарей, они выросли и теперь их можно использовать для срочной связи с отрядом. Я оставлю его вам, держите в клетке, но так чтоб враг не заметили. Если будет на станции эшелон с немецким оружием или техникой, сообщите, партизаны пустят его под откос.
Священники помолились, затем обнявшись, попрощались, и отец Григорий ушёл огородами в лес. Поутру батюшка соорудил клетку для птицы, и Ярослав отнёс её на чердак. С этого дня отец Иероним воспрянул духом, понимая, какую помощь он может оказать партизанам в борьбе с врагами. После литургии он часто под различными предлогами захаживал на станцию и внимательно осматривал вагоны с грузом, шедшие из Германии…
Весна – одно из прекраснейших времён года. Капели с крыш, возвращение скворцов с зимовки, молодая травка и многое другое, что радует человеческий взор. Вся природа просыпается после зимней спячки, солнышко поднимается всё выше и выше, и день становится длиннее. У православных, обычно, это время Великого поста. В первое воскресенье Церковь празднует Торжество православия, литургия закончилась, и отец Иероним читал с амвона проповедь. Он чувствовал в себе духовный подъем – его радовало весеннее солнышко, голубое небо, прихожане, которым батюшка также импонировал. Выйдя из храма в приподнятом настроении, он прямиком направился на вокзал, на подходе у него дважды проверили документы. Это его насторожило. Чувствовалось какое-то напряжение среди солдат, выйдя на перрон, он понял в чём дело. На втором пути стоял состав с немецкими танками, машины были затянуты брезентом. Стараясь не смотреть в сторону эшелона, он подошёл к киоску и, купив газету, присел на лавку, чтобы незаметно посчитать количество боевых машин. Тут же к нему подошёл офицер и скомандовал: – Гэ вег! – и указал рукой в противоположную от перрона сторону. Отец Иероним понял, что нужно поскорей убраться отсюда и не привлекать лишнего внимания.
– Гут, – ответил он и, поднявшись, быстро пошёл прочь.
«Сколько горя русским людям везёт этот эшелон, скольким матерям и жёнам принесут ещё похоронки… – шагая через рощу размышлял священник, – нужно поскорее сообщить партизанам, чтобы не опоздать, не пропустить этот смертоносный груз вглубь России». Всё оставшееся расстояние до дома он усиленно молился об успешном исходе дела…
Отец Григорий, закончив благодарственные молитвы после вкушения пищи, вышел из землянки и решил прогуляться по лагерю. Вдруг он услышал: – Батюшка! – и обернувшись, увидел Савелия – хозяина голубей, – батюшка, почтарь вернулся, ценные сведения принёс. Вас командир зовёт к себе. Подойдя к штабу, Григорий постучал кулаком в грубо сколоченную из берёзового тёса дверь и громко спросил: – Разрешите войти?
– Да, заходи ты! – раздалось из-за двери.
Командир отряда был кадровым офицером в звании майора сухопутных войск. В первые дни войны он со своим батальоном долго сдерживал натиск противника, и когда связь с действующими войсками прервалась, они поняли, что находятся в тылу врага, решили уйти в лес. Там к ним примкнули ещё солдаты, попавшие в аналогичную ситуацию и гражданские лица, оказавшиеся также в тылу врага. Майору всё же удалось наладить связь с командованием РККА, и центр утвердил его кандидатуру на должность командира партизанского отряда. С воздуха их снабдили продовольствием, оружием, боеприпасами, а также прислали радистку с рацией. Майор имел большой опыт ведения боевых действий и принимал решения обдуманно и взвешенно. Его знали и ценили в центре, партизаны слушали и уважали, называя его между собой «Батя». Войдя в штаб, Григорий увидел, что командир сидит за столом, на котором лежит карта местности, по обе стороны от командира расположились ещё пять человек.
– Вы меня звали, Григорий Иванович?
– Заходи, тёзка. Хочу порадовать тебя – твой труд не пропал даром. Сегодня почтарь принёс сведения – на станции стоит эшелон с немецкими танками. Диверсионная группа срочно выходит на задание, опоздать никак нельзя. В двадцати километрах отсюда на реке Быстрой есть железнодорожный мост, через него и пройдет поезд с боевой техникой фашистов. Мы давно подготовили операцию по уничтожению моста, ждали подходящего случая, чтобы нанести ощутимый удар по противнику, и благодаря твоему участию, мы имеем ценную информацию. Связной уже отправился оповестить взвод о начале боевой операции. Там всё готово и много раз просчитано, нам ошибаться нельзя, на кон много поставлено. Не секрет, что вернутся назад не все, поэтому бойцы просят твоего благословения.
– Я категорически возражаю! – встав из-за стола, закричал комиссар и ударил кулаком по столу, – развели здесь богадельню какую-то.
– Да, успокойся ты, люди идут на смерть за Родину, за Сталина, и партбилеты при них – всё в порядке. Ну, ты же не можешь отказать им в последней просьбе? Хотя бы чисто по-человечески. Комиссар понял, что его функции партийного руководителя в отряде не уничижают, успокоившись, согласился с майором и сел на место.
– Григорий Иванович, разрешите я пойду с ребятами? – спросил отец Григорий.
– Нет, не могу я тебя отпустить, ты – человек гражданский, твоё место в тылу. Тебе ещё и голубя предстоит нести обратно в деревню.
– Товарищ комиссар, вы хоть скажите…
– Майор, да отпусти ты его, одним попом меньше в отряде – не велика потеря, – походатайствовал за священника комиссар.
– Ладно, так и быть, уговорил. Через тридцать минут ребята уходят, собирайся…
Ближе к вечеру отец Григорий с диверсионной группой прибыл к месту дислокации взвода. Все солдаты уже находились в боевой готовности, лейтенант вновь собрал их и стал повторно прорабатывать детали операции. Действия каждого бойца он поэтапно записывал в блокнот. Участников ключевых фаз боевых действий дублировал резервными силами и техническими средствами. Лейтенант Владимир Анатольевич Левченко был по образованию инженер. Он скрупулёзно изучил местность и учёл, буквально каждую мелочь – от скорости движения железнодорожного состава, до количества шагов каждого участника операции. Дозорные были выставлены в таком порядке, что после их сигнала до прибытия поезда к мосту у партизан имелось полчаса времени. Настала ночь, в целях безопасности запрещалось жечь костры, курить, одним словом, делать всё то, что могло бы выдать их месторасположение. Отец Григорий позвал бойцов на молитву: «Ребята, давайте помолимся, что нас ожидает в ближайшее время – известно одному Богу. Перед нами поставлена сложнейшая задача, от выполнения которой зависят судьбы сотен людей. Необходимо уничтожить состав и мост чего бы это нам ни стоило, если потребуется – даже ценой собственной жизни. Да поможет нам Бог». Все встали на колени, и священник начал молиться. Лейтенант не препятствовал общению солдат с Богом, и молча отошёл в сторону, ещё шесть человек (особо идейных партийцев) ушли подальше от молящихся. Когда всё закончилось, лейтенант подозвал отца Григория и обратился к нему: – Ты, батюшка, помолись, чтобы состав ночью не отправили, а то темнота намного усложнит нашу операцию, выполнение задачи напрямую зависит от работы снайперов.
– Да, конечно помолимся, и я верю – Бог нас услышит, ведь наше дело правое…
Мартовский морозец пробирал до костей, приходилось отбивать чечётку, чтобы хоть немного согреться. Тем не менее, партизаны, привыкшие к экстремальным условиям, всё же умудрились передремать. И когда забрезжил рассвет, группа была в полной боевой готовности. Командир напомнил каждому бойцу отдельно его действия согласно составленному плану и запасной вариант – если что-то пойдёт не так. Когда совсем развиднелось, получили сигнал от дозорных – состав в точке «А». Действия разворачивались, как по писаному.
«Видно, дошли твои молитвы до Бога, – похлопывая по плечу священника, шутил лейтенант, доставая из внутреннего кармана часы с цепочкой, – итак, первая группа, с дрезиной выдвигаемся. У вас 20 минут, время пошло. – Григорий Андреевич, – обратился он к батюшке, – вы идёте с ними, им предстоит тяжёлая работа в полном смысле этого слова, вот и поможете». Старший группы – богатырского телосложения парень по имени Алёша – дал ему мешок с взрывчаткой, и все тронулись в путь.
«Вторая группа, – продолжал командовать Левченко, – выходим на рубеж, через пятнадцать минут атакуем охрану моста». И он, взяв снайперскую винтовку, отправился вместе с бойцами.
На выходе из леса бойцы первой группы разгребли листья и вытащили из углубления дрезину, поддев её двумя брёвнами так, что получилось что-то вроде носилок, расположились по пять человек на каждый конец. И тут со стороны моста послышались взрывы – это группа лейтенанта начала миномётный обстрел дота, находящего у охраняемого объекта.
«Ну, всё – пора!» – скомандовал Алёша, и дрезину поволокли к железнодорожной насыпи. Шквальный огонь по фашистским заграждениям полностью отвлёк внимание немецких солдат от группы Алексея. А тем временем дрезина уже стояла на рельсах, и на неё укладывали взрывчатку…
Железнодорожный состав с фашистскими танками стремительно приближался к реке Быстрой. Плотные клубы чёрного дыма из паровозной трубы, уносимые ветром, рваными клочьями проплывали над платформами с боевой техникой. Кочегар, подбросив угля в топку, отставил лопату в сторону и присел на лавку. Глухой хлопок нарушил монотонный шум паровой машины, и машиниста, стоящего у окна отбросило к двери. Он упал на бок, и из отверстия в левом виске у него потекла кровь. Кочегар понял, что это работа снайпера, и попытался укрыться, но не успел. Последнее, что он увидел, было маленькое отверстие, появившееся в боковом стекле, и сильный удар в голову опрокинул его на пол. В передней части паровоза был оборудован помост с установленными на нём двумя пулемётами для защиты от партизан. Пулемётчики заметили завязавшийся у моста бой, один из них встал в полный рост, чтобы подать знак машинисту остановить поезд. Снайперский выстрел сразил его, и безжизненное тело солдата повисло на поручнях. Второму фашисту пуля пробила каску, он так и остался сидеть у пулемёта. Паровоз на всех парах мчался к мосту, лейтенант оценил работу снайперов и приступил к решающей фазе операции. Обстреляв из миномётов немецкие оборонительные рубежи, солдаты бросились в атаку, стреляя на ходу из автоматов. Лейтенант, протерев линзы оптики и найдя амбразуру дота в прицеле, стал ждать. В момент, когда партизаны поднялись в атаку, в амбразуре появился пулемётчик, ему всё же удалось кратковременно нажать на гашетку. Лейтенант Левченко выстрелил и обезвредил противника. Немецкие солдаты, оставшиеся в живых, побросали оружие и в панике побежали в лес, находящийся по другую сторону железнодорожного полотна. Подоспела первая группа с дрезиной, нужно было торопиться, расстояние между составом и мостом стремительно сокращалось. Взрывчатку на дрезине закатили на середину моста и подожгли бикфордов шнур.
«Отходим! – кричал Левченко, – раненых и убитых забираем с собой!» Взвод приближался к лесу, когда земля качнулась под ногами, и прозвучал оглушительный взрыв. Бойцы остановились и посмотрели назад, на результат проделанной ими работы – яркий столб пламени взмыл в небо, огромный стальной пролёт моста, слетев с опор, падал вниз. Через минуту состав с бронетехникой на полном ходу цепочкой устремился в реку…
Закрыв на ключ двери храма, отец Иероним собрался идти домой, как вдруг услышал нарастающий гул моторов и обернулся. Мимо него проезжала колонна грузовиков с находящимися в кузове автоматчиками. Пыльное облако, поднятое колёсами автомашин с грунтовой дороги, плавно оседало на крыши домов, на голые деревья и на подрясник священника, стоявшего у двери храма «Семеона Богоприимца». Он стоял и не знал, что ему делать – радоваться успешно проведённой партизанами операции или скорбеть о предстоящем сражении, которое, наверняка, унесёт много жизней бойцов, скрывающихся в лесу. Священник углубился в молитву и зашагал в сторону дома.
На следующий день на вокзальной площади села Бруни фашисты повесили пять человек за сотрудничество с партизанами – так было написано на табличках, висящих у них на груди. Отец Иероним понимал, что жизни лишили невинных людей для устрашения местного населения, а на их месте должен был висеть он один, или же со своими домочадцами. От этой мысли мороз пробежал у него по спине. Он слёзно вопрошал к Творцу о спасении душ невинно убиенных граждан и помиловании его грешника…
Майор Григорий Иванович, как уже упоминалось, имел богатый опыт ведения боевых действий. Под его командованием партизаны заминировали все подходы к лагерю, а для создания видимости боя оставили небольшую группу автоматчиков, которые затем должны были по укромным тропам уйти от противника. Основные же силы партизанского отряда дислоцировались за много километров вглубь леса, где заранее приготовили себе базу…
Время шло, лето было в самом разгаре, диверсионная операция партизан позабылась, но фашисты стали жестоко обращаться с местным населением. За любую провинность расстреливали, и люди старались не попадаться на глаза оккупантами.
В середине июля вдруг зарядили дожди, и три дня подряд, словно небо прорвало – всё в округе заливало водой. Глубокой ночью отец Иероним проснулся, ему послышалось, будто в окошко постучали. «Наверное, причудилось», – прислушавшись, подумал он. Косой дождь сильно хлестал в окно, и это его успокоило, перекрестившись, он вновь прикрыл глаза. Три коротких удара в стекло заставили его всё же встать, зажечь свечу и подойти к окну. Батюшка знал, кто это мог быть, и он его ждал, поэтому сразу узнал черты лица Григория и показал рукой, чтобы тот шёл к двери. На этот раз чаепития не было, обстановка была тревожная. Григорий передал голубя отцу Иерониму и, обменявшись информацией, священники разошлись.
На станцию батюшка больше не заходил – это было рискованно. Но он близко сошёлся с одной из прихожанок, которая ежедневно мыла полы в здании вокзала. Батюшка не говорил, что он имеет связь с партизанами, просто как-то обмолвился: «Интересно, что там возят фашисты по железной дороге?» Мария была неглупой женщиной и сразу смекнула что к чему. Иногда, приходя в храм и подходя к священнику, она громко говорила: «Батюшка, благословите». И тихонько прибавляла о передвижениях на железной дороге. В один субботний день отец Иероним после литургии шагал домой через рощу и вдруг услышал сзади: – Батюшка, батюшка! Он повернулся и увидел бегущую к нему Марию – лицо у неё раскраснелось, платок сполз с головы, пряди волос спадали на глаза. Священник пошёл ей навстречу. – Отец Иероним, на станции стоят вагоны с детьми, их в Германию увозят на работы, – Мария прильнула к плечу священника и разрыдалась.
– Успокойся, родная ты моя, быстренько всё мне расскажи по порядку, нас здесь не должны вместе видеть.
– На станцию прибыл поезд, в товарных вагонах дети отроческого возраста, они все голодные и измученные. Утром ожидают состав с боеприпасами, фашисты нагнали грузовики для разгрузки. Когда эшелон с оружием прибудет, поезд с детьми отправят в Германию. Нужно что-то делать!
– Значит, слушай меня: приведи себя в порядок, ступай обратно и никому ни слова не говори. Поняла? Веди себя так, как будто ничего не происходит, иначе ты выдашь себя. Я постараюсь сделать всё возможное. Иди.
Отец Иероним чуть ли не бегом направился домой, и уже через час голубь взмыл в небо…
Савелий ежедневно наведывался в покинутый партизанами лагерь, там на дереве висела клетка, в которой стояла кормушка с зерном и поилка для голубя. У него было задание – ежедневно находиться у клетки, ожидая почтаря, приученного к этому месту. День подходил к концу, и партизан уже собирался в обратный путь. Но тут у него в желудке заурчало, и он вспомнил, что ещё не обедал. Савелий достал из-за пазухи хлеб, запечённую в костре картофелину и принялся есть. Он с детства занимался голубями и испытывал к ним особенную любовь. Посмотрев на клетку, он подумал: «Не мешало бы положить хлебного мякиша птице, ведь неизвестно, сколько она будет здесь без меня». Взобравшись по веткам на дерево, Савелий положил хлеб в клетку и стал спускаться. В какой-то момент сапог соскользнул, сорвавшись, партизан полетел вниз. Высота была небольшая, поэтому голубятник отделался лёгким ушибом. Но вот какая оказия – пола ватника при падении зацепилась за сук, и оборвались все пуговицы. Савелий быстро отыскал в прошлогодней листве потерю, достав из-под отворота пилотки иголку с ниткой, стал их пришивать. Неожиданно у него над головой захлопала крыльями птица, посмотрев вверх, он увидел своего питомца, севшего на клетку. Птица тут же вошла внутрь и стала пить воду из поилки. Савелий радостно заговорил с голубем, взобравшись, закрыл дверцу и снял клетку с дерева…
Григорий Иванович экстренно собрал командиров и начал подготовку операции: «Товарищи, обстановка не простая, на станции в товарных вагонах находятся наши дети, их увозят в Германию в рабство. Сейчас у вокзала сконцентрировано большое количество немецких солдат, вступать в бой с ними – полное безумие. Фашисты ожидают эшелон с боеприпасами, который прибудет утром и освободит путь для поезда с детьми. Группа лейтенанта Левченко отправится в заранее предусмотренное место, там пустит под откос эшелон с оружием, затем дождётся фашистов, примет касательный бой и отойдёт в лес. Это будет отвлекающий маневр. Основные наши силы будут сконцентрированы у села, дождёмся, когда фашисты покинут Бруни, нападём на станцию и, освободив детей, уйдём вместе с ними. Всем всё понятно? – ответа не последовало, – через час выступаем, действовать будем по обстановке».
Участок железнодорожного полотна, на котором лейтенанту Левченко предстояло подорвать эшелон, проходил рядом с лесом. С рассветом приступили к выполнению операции, все заняли свои позиции и стали ждать приказов командира. Примерно через час по рельсам проехала мотодрезина с автоматчиками и установленным на ней пулемётом.
«Значит, железнодорожный состав с боеприпасами где-то рядом, – подумал лейтенант и отдал команду, – приготовились!» Вдоль рельс по железнодорожной насыпи шли двое вооружённых солдат с карабинами.
«Начали», – негромко крикнул Левченко, прозвучали два хлопка, и обходчики повалились на землю. Восемь человек, выбежав к насыпи, подхватили убитых за руки и ноги унесли их в лес. Прошло несколько минут и уже партизаны в форме немецких солдат патрулировали объект. Немного пройдя, они остановились. Один из них нагнулся и саперской лопаткой выгреб из-под рельса гальку, затем, уложив в углубление два миномётных фугаса, «патрульные» продолжили рейд. Раздался гудок паровоза, и эшелон вынырнул из-за леса. Обходчики уходили подальше от заложенных мин, при этом не паникуя, чтобы не вызвать подозрения у машиниста. «Приготовились», – отдал лейтенант команду, и снайперы взяли на прицел взрыватели фугасов, лежащих под рельсом. Когда между паровозом и минами расстояние оставалось метров двадцать, командир, будто боясь, что его не услышат, изо всех сил заорал: «Огонь!» Два снайпера нажали на спусковые крючки, и почти одновременно с выстрелом прогремел взрыв перед паровозом. Рельс вместе с вырванными из шпал костылями взлетел в воздух. От взрыва на насыпи осталась воронка, паровоз, попав в неё, поймал крен и, сойдя с рельс, пошёл под откос. Партизаны, переодетые в обходчиков, бросились в лес, снимая на ходу вражескую форму, затем, взяв своё оружие, они вместе со всеми заняли оборону и стали дожидаться противника…
Григорий Иванович с отрядом партизан ожидали на краю леса, когда фашисты покинут село. Дозорные, взобравшись на деревья, наблюдали за обстановкой в бинокли. Майор, пристроившись на пеньке, что-то писал в блокноте. – Товарищ командир! – услышал он голос дозорного, – началось – фрицы покидают село. Считайте внимательно, сколько техники уедет из Бруни. Насчитали двенадцать грузовиков с автоматчиками, пятнадцать мотоциклов с пулемётами и два самоходных орудия.
– Отлично! – потирая ладони, по-детски радовался майор. – Всё же приманка сработала, они решили, что наша цель – завладеть боеприпасами. Приготовились, выходим тремя группами, зажмём станцию в кольцо, только осторожно – в вагонах дети.
Через полчаса в районе железнодорожного вокзала завязался ожесточённый бой. Тактика опытного командира увенчалась успехом – фашисты в панике метались в огненном кольце, ничего не понимая. Численность партизан многократно превышала численность солдат противника. И то, и другое сыграло свою роль, оборона узловой станции была уничтожена.
«Давайте, быстро освобождаем детей и уходим», – скомандовал майор, он тоже принимал участие в операции. Малолетние узники ещё не до конца осознавали сути происходящего, но когда к ним стали обращаться на русском языке, воспрянули духом. Григорий Иванович послал вперёд группу автоматчиков из тридцати человек, а за ними колонной шли дети, также по бокам прикрываемые вооружёнными партизанами. Отец Григорий помогал ребятам спрыгивать с вагона на землю и вдруг услышал позади себя: «Гриша, Гриша!» – обернувшись, он увидел, что из соседнего вагона выглядывал паренёк. Радостная улыбка на его лице перенесла мысли отца Григория в Москву, в его вторую семью к отцу Павлу, матушке Людмиле и двум ангелочкам Матвею и Луке.
Конечно же, на него смотрел Лука! Эти ясные голубые глаза, которые он унаследовал от матери, этот волевой подбородок, как у отца Павла. Но как он повзрослел, возмужал… «Лука, братишка!» – радостно закричал Григорий и кинулся к нему. Паренёк спрыгнул, и они обнялись, слёзы катились из глаз, неожиданность встречи будоражила сознание, нужные слова не находились. Наконец-то отец Григорий, немного успокоившись, сформулировал свой вопрос: – Как ты здесь оказался? Где мама? Где Матвей? Лука, сглотнув слюну, с горечью в голосе ответил: – Мама и Матвей умерли от тифа в Архангельске.
– Так вы были в Архангельске???
– Да, пять лет прожили там. Сухая автоматная очередь эхом разнеслась по перрону, Григорий почувствовал, как вздрогнул в его объятьях Лука и стал сползать вниз. Затрещали ППШа, и «Шмайсер» смолк. Это был раненый немецкий солдат, придя в сознание, он сделал своё последнее грязное дело – выстрелил в спину ни в чём не повинному отроку.
– Гриша, мне холодно, – прошептал Лука. Отец Григорий смотрел в глаза любимому человеку, они постепенно угасали, словно песок сквозь пальцы из тела уходила душа, и противостоять этому было невозможно. Человеческое естество иерея тонуло в отчаянии. Как быть? Что предпринять? Неужели нельзя изменить ситуацию? Выскальзывала последняя ниточка, связывающая его семейными узами с этим миром. Уходил из жизни единственный на всей земле близкий ему человек. В какое-то время жизнь для него утратила целесообразность и он, провалившись, полетел в бездну…
– Григорий Андреевич, Григорий Андреевич, – доносилось до него откуда-то сверху. Открыв глаза, он увидел склоненного над собой командира партизанского отряда, который хлестал его ладонью по щекам, приводя в чувства. – Ну, слава Богу! – на выдохе сказал майор, увидев, что к священнику вернулось сознание, – вставай, уходить нужно.
– Где Лука?
– Я приказал бойцам, чтобы они забрали тело парня в лагерь, там похороним.
– Спаси вас Господи, Григорий Иванович, – поблагодарил он командира, поднимаясь с земли. Посмотрев вокруг, он заметил, что кроме него, майора и пары десятков бойцов на перроне уже больше никого не было. Четверо партизан соорудили что-то вроде носилок, уложив на них тело отрока, тронулись в путь. Всю дорогу до лагеря в голове убитого горем иерея крутилось: «За что? Почему?» И тут он вдруг осознал, что забыл про молитву, и вся боль, скопившаяся в его душе, рванула из него в покаянном возгласе: «Господи, помилуй!!!» Сразу на душе стало легче, и молитва спокойным чистым ручейком из его сердца начала изливаться к Творцу.
«Ну, конечно же – это промысел Божий. Как я сразу об этом не подумал? Если бы их всех Господь забрал в Архангельске, разве бы я знал, где они и что с ними? Наверняка, Господь взял их к Себе в Царство Небесное, а я на земле для того, чтобы за них всех молиться». Поздней ночью партизаны вернулись в своё расположение. Отец Григорий, вычитав все необходимые молитвы об убиенном отроке, оставшееся до утра время провёл с псалтирью. На следующий день парня похоронили, и отряд ушёл на другое место дислокации…
Дерзкие действия партизан окончательно разворошили «осиное гнездо» фашистов, и те стали вымещать свой гнев на местном населении. Первое, что они сделали – сожгли несколько близлежащих к станции домов вместе с хозяевами. Они посчитали, что оттуда могли вести слежку за станцией. На площади повесили десяток человек, случайно попавшихся на улице под «горячую руку». Полицаи ходили по домам, угрожая местному населению: «Если кто не сообщит никаких сведений о партизанах – будет расстрелян». И давали срок на раздумья – три дня. Люди дрожали от страха, они ведь, действительно, ничего не знали.
Успенский пост закончился, и настал день празднования Успения Пресвятой Богородицы. Отец Иероним проснулся ни свет, ни заря и стал собираться в село на литургию.
– Иероним, не ходил бы ты сегодня никуда. Нынче опасно даже появляться на улице.
– Успокойся, Клава, мы все ходим под Богом, и если он попустит, то нас убьют, хоть укройся мы в погребе. Да, ведь ещё и прихожане, наверняка, сегодня придут на праздник. Обняв и поцеловав супругу, батюшка вышел на улицу.
Праздничная служба была действительно праздничной, храм едва вмещал прихожан села Бруни. Люди в страхе за свою жизнь и жизнь близких им людей собрались помолиться Пречистой, прося её заступничества. А тем временем в Никитовке полицаи начали свои рейды по домам. Три человека с повязками на рукавах, вооружённые карабинами, вошли в дом плотника Трофима, жившего по соседству с отцом Иеронимом. Хозяйка с сынишкой молча сидели за столом.
– Ну, что? Добыла сведения о партизанах? – задал вопрос старший. Женщина не проронила ни слова.
– Хорошо, ты нас игнорируешь… Давайте пацана к стенке! – скомандовал полицай.
– Нет! – завопила мамаша, – стойте, я вам скажу. Перед тем, как партизаны напали на станцию, со двора священника улетел голубь в сторону леса. Они никогда раньше не держали голубей.
– Ладно, проверим. Но если обманула – оба прощайтесь с жизнью, – злобно выговорил полицай и направился к выходу. Спустя некоторое время к дому отца Иеронима подъехали два мотоцикла с солдатами, а следом за ними полицаи на велосипедах. Войдя во двор, немец пристрелил из автомата собаку, и все направились за дом. Один из полицаев по лестнице взобрался на чердак. Через минуту он, радостно размахивая клеткой, спускался вниз.
Клавдия услышала выстрелы и, осторожно отодвинув занавеску, выглянула во двор. Там суетились солдаты и полицаи, она поняла – их час пробил. Затеплив лампадку, мать с сыновьями встали на колени перед образами и принялись горячо молиться.
Переломный момент в войне произошёл, и Красная Армия наступала на всех фронтах. Фашисты понимали, что их дни сочтены и поэтому не церемонились с жителями, подозреваемыми в пособничестве партизанам, а хладнокровно их уничтожали. Клавдия слышала, как забивали гвозди в двери, заколачивали ставни на окнах, она лишь громче начала читать молитвы, а сыновья, сильней прижавшись к ней, смиренно слушали.
Яркие языки пламени над домом священника взметнулись в небо, душегубы, злорадствуя, удалились восвояси…
Два грузовика с автоматчиками остановились у храма Семеона Богоприимца, солдаты быстро попрыгали с машин на землю и оцепили здание. Тут же подоспели полицаи, забив двери досками, принялись обкладывать стены церкви хворостом. Среди прихожан началась паника, они поняли, что их замуровывают и хотят сжечь заживо. Отец Иероним сохранял спокойствие, он понимал суть всего происходящего и обратился к прихожанам: «Братья и сестры, это я во всём виноват, я передавал сведения в лес. Но неужели было бы лучше, если бы танки, которые уничтожили партизаны, доставили на фронт или наших русских детей отправили бы в Германию в рабство? Лично я себе этого бы не простил. Братья и сестры, я не думал, что погибну не один, простите меня окаянного». Отец Иероним, встав на колени, в ноги поклонился перед паствой. Затем, подняв голову с пола, он громко, насколько позволял ему голос запел: «Да воскреснет Бог, и расточаться врази Его». Огонь быстро охватил здание церкви, стёкла на окнах рассыпались от высокой температуры, дым и пламя проникли внутрь. Крики и плач заглушал треск и гул пожарища, отец Иероним продолжал читать молитвы: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится». Жуткий поток огня с воем ворвался и заполнил всё внутреннее пространство храма, через минуту крики и плач смолкли…
Русский народ – великий народ! Народ, воспитанный в православных традициях. Народ, способный жизнь отдать «за други своя», и уж тем более за Бога, за мать и за Родину. Великая Отечественная Война сплотила людей, родившихся на земле, имеющей столь величественное имя – Святая Русь. Русь – где земля, воздух, каждый предмет, будь то камень, дерево, река, даже маленькая тростинка – всё излучает Любовь – Любовь истинную, не лицемерную. Разве мог этот народ отдать матушку Русь на поругание немецким полчищам? Конечно же, нет! И он не отдал, и с треском выдворил немецко-фашистских захватчиков за пределы своих рубежей. 1945 год – этот год для России особенно значим, год торжества света над тьмой. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1945 года 9 мая официально считается праздником – Днём Победы. И если учитывать, что в мире случайностей не бывает, то этот день по праву можно считать ещё одним днём – Днём Торжества Православия. В 1945 году Пасха пришлась на 6 мая, в этот день также празднуется день великомученика Георгия Победоносца. Светлая Седмица по-настоящему была Светлой – люди обнимались, целовали друг друга, при этом приветствуя: «Христос Воскресе!!!»
Война закончилась, отец Григорий остался в Белоруссии и поселился на окраине Могилева…