— Одевайтесь.
Врач, дама без возраста, русоволосая и полнолицая, в крохотных очках, коротком широком халате с оттопыренным чуть надорванным карманом, отвернулась от пациентки и, сдёрнув привычным движением резиновые перчатки, подошла к раковине. Пока Настя приводила себя в порядок, она уже строчила что-то в своих бумагах, и, не поднимая головы:
— Присаживайтесь. Вы беременны. Срок — не больше шести недель, — врач сделала паузу, видимо давая осмыслить произнесённое, и взглянула на пациентку вопросительно: — будем рожать или на аборт пойдёте?
Настя молчала.
— Новикова Анастасия, двадцати лет от роду, замужем, беременность первая, всё правильно? Абортов точно не было?
Настя отрицательно покачала головой.
— …будем становиться на учёт или хотите прерывать беременность? — докторша откинулась на спинку стула и строго посмотрела на неё поверх очков.
— …да, — после небольшой паузы тихо выговорила Настя, — буду прерывать.
—А почему так? — гинеколог точно впервые взглянула на девушку. Настя почувствовала, как она разглядывает её — рассыпанные по плечам прямые тёмные волосы, широкие скулы, хорошо прорисованные розовой помадой чувственные губы. — Ты хоть знаешь, что могут быть осложнения и даже — бесплодие? С мужем посоветуешься?
Настя качнула головой — нет.
— Смотри, не пожалей потом. Я тебя предупредила. А пока срок небольшой, можно сделать медикаментозный аборт. Не получится — пойдёте на вакуумный. Повернулась к медсестре: — пусть сдаст кровь на ХГЧ, и выпиши сразу направление на узи и анализы: группу крови, инфекции, резус-фактор, микрофлору…
Настя закрыла дверь женской поликлиники и вдохнула поглубже, стараясь поскорее вытолкнуть из себя весь кабинетный воздух. Шагнула вниз по бетонным ступенькам с выбитыми краями, и остановилась на последней, чуть коснулась перила… Крапал дождь, мелкий и злой. Холодные острые капли кололи кожу. Но она даже не подумала о зонте, замерла, закрыла глаза.
— Девушка, вам плохо? — кто-то тронул её за локоть.
— Нет! — дёрнулась Настя и, не оборачиваясь, быстро пошла к остановке.
Молодая зима пришла без морозов — бесконечные дожди полировали асфальт, ветры то и дело гонялись за уцелевшими кое-где бурыми листьями и гнали их вдоль заборов и тротуаров. Подходил к концу первый год в семейной жизни Константина и Анастасии Новиковых. Они поженились в начале февраля. Прожили медовую весну с походами по гостям и родственникам, напряжённое лето — вместе делали ремонт «однушки», квартиру купили для них родители мужа, хлопотливую осень — с переездом и обустройством, пусть на окраине — зато собственная крыша над головой! Зима должна стать временем уюта и счастья: ещё бы — заиметь квартиру в городе, когда оба выросли в сельской глубинке, да ещё в первый год после свадьбы! А к апрелю Настя планировала отдых в Турции. Муж клятвенно обещал (как раз цены для туристов самые доступные) заработать на путёвки. В случае надобности, как договорились супруги, – даже возьмут небольшой кредит — и махнут на недельку к Чёрному морю, свадебного путешествия-то у них не было! Настя улыбалась, думая о предстоящем, не только потому, что уже зримо видела эту неделю счастья, но главное — их семейная жизнь устраивалась так, что осуществлялось всё задуманное ею когда-то. «Именно так и живут умные люди, — радовалась она, подразумевая, конечно, себя, — всё планируют-устраивают, как надо! И мужей правильно выбирают».
Белокурый улыбчивый Костик ещё в школе заприметил её косички. Настя любила подшутить над ним. И даже придумала называть его Заяц — уж очень любил капусту. В школьной столовой съедал по несколько порций зараз. Кличка быстро прилипла к мальчишке, он на неё не обижался, и капусту хрумкать не перестал. Теперь молодая жена готовила на ужин белокачанную день – через день. Для будущего технолога пищевой промышленности дело вроде и нетрудное. Уставала Настя от рутины, от зябких неуютных будней, ждала праздника. А теперь вот…
Настя сдержала шаги, пытаясь определить, чего же она хочет сейчас, куда должна пойти и как прожить этот день.
«Косте говорить нельзя. Нечего зайку расстраивать… Родителям тоже лишние волнения.— Она представила вечно испуганные глаза матери, которая точно напридумывает кучу сложностей и страхов так, что и не выпутаешься из них. Вот уж мастерица делать из простого сложное. «А уже завтра, нет, скорее послезавтра «болезнь» исчезнет. Улетучится».
Настя решила не возвращаться в колледж, поехала домой.
От автобусной остановки шла уже под проливным дождём. Асфальт закончился, началась гравийка и полноводные лужи-озёра в районе новостроек. Пока добралась до своего подъезда – сапоги насквозь мокрые. Правильно Костик грозится в резиновую обувь её нарядить, кожаная здесь ещё лет пять не понадобится. Строительный мусор на ступеньках забаррикадировал входную подъездную дверь в девятиэтажку. «Вот люди, ну, как можно грязь прям под ноги валить! Коль не переехали ещё — плевать на всех?!» С трудом пробившись в подъезд, Настя с передышками поднялась на восьмой, лифт ещё не работал, а в коридорах как всегда грохотало, и на их этаже за одной из соседних дверей вовсю строчила-долбила дрель. Надеяться, что скоро смолкнет, не приходилось, в доме вовсю шёл ремонт, стихнет в одной квартире — загрохочет в другой. Новиковы вселились в свою 102 одними из первых в новостройке. И теперь, как старожилы, «наслаждались» ремонтом соседей.
Одна из них, Клавдия Петровна, совсем недавно въехавшая в такую же однокомнатную, вскоре робко постучалась в Настину дверь. Сначала попросила тройник-удлинитель для пылесоса, а вскоре вернулась с одолженным и в придачу —свежеиспечёнными пирожками с яблочным вареньем. Насте даже показалось, что удлинитель и не нужен ей был вовсе, просто хотелось познакомиться поближе и посмотреть квартиру молодых соседей. Аккуратно подстриженная синеглазая и румянощёкая, на вид ей не больше пятидесяти, Клавдия Петровна своим присутствием неожиданно помогла Насте. Вместо раздражения та почувствовала себя радушной хозяйкой, и приветливо принимала гостью. Уж очень искренне ахала Клавдия Петровна, разглядывая апартаменты молодой четы, начиная с ворсистого коврика в прихожке, и заканчивая уличным фонарём-светильником, выкрашенным под бронзу, на балконе.
Особенно ей понравилась светлая кухня, а в комнате, где из мебели лишь диван да плательный шкаф, она восхищённо разглядывала развешанные по стенам фотопортреты Насти, сделанные Костиком.
— Как он вас любит, Настенька, что ни портрет — шедевр! Муж у вас не художник случайно?
— Архитектор! Универ заканчивает. Вот это — его готовальня, смотрите, — Настя достала из шкафа кожаный футляр, похожий на изящный портфельчик, — это я ему недавно подарила, нашла в Интернете на барахолке! Мой Костя сейчас работает над дипломным проектом! Он придумал целый детский городок. Представляете?! Так хочется, чтобы его построили! Мы так мечтаем с ним об этом!
Настя не без гордости поведала соседке, что архитектор — не просто строитель, он — созидатель. И физик, и лирик, и креативщик в одном лице: «Ну, как режиссёр для актёров и дирижёр для музыкантов! Архитектор строит не только внешний мир, но и внутренний. Согласны? — Настя явно говорила со слов мужа, и Клавдия Петровна кивала и улыбалась, глядя на девушку. — А я переживаю больше Кости! Он же по целым ночам за компьютером сидит, разве можно столько работать! Но муж у меня, если за что-то взялся — обязательно сделает лучше всех! Он и в школе такой был!»
— А вы, моя дорогая, ещё учитесь? Как я знаю в политехническом?
— Нет, в колледже, на технолога. Мне ещё почти два года трубить. Развивать обоняние, осязание и вкус, чтобы потом всё строго контролировать... А знаете, Клавдия Петровна, вот эти фотографии, действительно, сыграли роль в нашей с Костей истории. Мы учились в одной школе, и Костя в старших классах меня чуть ли не на каждой перемене фотографировал. Все девчонки завидовали!
— Так значит, Настенька, вы ни с кем кроме Константина не встречались?
Настя кивнула, чуть смутившись, и это подействовало на Клавдию Петровну умиляющее, она принялась рассказывать, всё больше увлекаясь, свою историю любви. Потом, когда сидели на кухне за чаем, — показывать в телефоне фотографии близких, дочери, внука, зятя, им-то она и оставила после смерти мужа свою трёхкомнатную.
— А старшему моему внуку уже шестнадцать лет! — просияла соседка, — а вот моя Карина, ей четырнадцать. А младшему Стасику десять, но его усыновили, он не родной.
Настя удивлённо захлопала глазами, мол, да как же так? Откуда столько?
Соседка с гордостью повела бровью, закрыла телефон, бережно положила его рядом со своей чашкой.
— Так ведь я не только свою Натусю воспитала. У меня ещё приёмная дочь есть. Галочка. Вот у неё трое деток — Руслан, Карина и Стасик усыновлённный. Натусе моей двадцать семь, а Галочке уже тридцать пять.
— Всё равно не понимаю. Вы что в четырнадцать лет её удочерили?
— Нет, мне почти шестнадцать было…
Настя слушала рассказ Клавдии Петровны, и без видимых причин взгляд её тяжелел, глаза тускнели, исчезала улыбка. Но соседка, предавшись воспоминаниям, не замечала перемен в настроении молодой хозяйки. Вдруг живо встала перед глазами картина из прошлого, когда в маленький посёлок, затерянный в Сальских степях, вернулась старшая сестра Люба, студентка педагогического института, куда собирали её всей семьёй, отбирая самые крупные яйца в корзинку, а в чемодан — самые лучшие наряды, что были у матери и сестёр. Вот, наверное, последнего и не нужно было делать, потому что вернулась красавица Люба с ребёнком под сердцем. Ухажёр, иранец по происхождению, узнав о беременности, и здороваться с ней больше не стал.
— Сестра категорически не хотела рожать этого ребёнка! Обида, наверное, её мучила, да и учиться ж надо… И приехала она домой, чтоб в Сальске аборт сделать. И вот на утро ей уезжать, а отец наш встал на дверях: « Если выкинешь дитя — к нам больше не возвращайся». Так и появилась Галочка… Сестра на время родов академический отпуск брала. Потом опять в город уехала, и через время замуж в Ростове вышла. А я как начала Галочку свою нянчить, так и растила. Из-за этого и образования высшего нет, техникум вечерний еле-еле осилила. Зато Галя у нас в родне самая красивая! Щас покажу! — снова оживилась соседка, — вот она, моя черноглазочка! Весь посёлок на неё любуется, фигура — как гитара точёная! А у нас же все толстопузые, широкоплечие, зато Галочка — модель! Люба, сестра, обижается, что она меня мамой зовёт, а я и замуж её выдала, и приданное справила, и как могу помогаю! Да я всем помогаю…— соседка шумно вздохнула, чуть помолчала, и продолжила свой рассказ, но уже другим, почти бесцветным голосом, — мои вот получили квартиру и знаешь, что Наташка учудила? Как только я на неё квартиру оформила, она тут же на меньшую поменяла, а на сдачу они машину взяли, джип какой-то навороченный. И ютятся теперь тоже в однокомнатной. Правда, побольше чем у вас, Илюшке, внуку, комнатёнку отделили. …Страшно вымолвить, доча моя аж два аборта сделала, некуда, говорит, второго ребёнка заводить, площадь, говорит, не позволяет… Я уже и с зятем разговаривала, как же, спрашиваю, греха не боитесь, убийства деточек, как же?… — соседка, не в силах справиться с обуявшими её чувствами, виновато поглядывала на Настю, будто ища в ней поддержки.
Но та сидела с каменным лицом. И Клавдия Петровна, чувствуя, что наболтала лишнего, поняла это, как знак для прощания, смутившись, стала спешно собираться.
Проводив гостью, Настя подошла к окну. Снова шелестел дождь, едва различимый в ранних сумерках. Чёрные силуэты недостроенных домов, словно угрюмые великаны, закрывали небо. « Разве можно вот так раскрывать сердце почти незнакомому человеку? … глупая тётка. А Галочка, и правда, красивая. И дети …», — медленно думала Настя, стараясь услышать, как стучат дождинки по стеклу. Где-то далеко в городе был сейчас Костя. По вечерам два раза в неделю он допоздна таксовал на видавшем виде жигулёнке, они приобрели его сразу после свадьбы. Сегодня был именно такой вечер, обычно Настя досадовала на отсутствие мужа, но вот глядя в пустое окно, вдруг призналась себе, что рада, наконец, побыть одна. Сгребла посуду — мыть чашки не стала, ушла в комнату.
Вместо того, чтобы читать конспект, достала свадебный альбом. Уселась на диван, опёршись на кулеподобного и очень мягкого игрушечного мишку, он был вместо подушки, осторожно перевернула страницу. Но смотрела куда-то мимо снимков… «Не буду говорить Косте, нельзя ему»,— убеждала она сама себя, зная, что всегда выбалтывала свои тайны мужу. «Но не в этот раз… Зайка, ты даже не догадаешься ни о чём. Потому что решать — мне».
Настя сжала губы, почувствовав, как защипало в глазах. «… скорей бы это закончилось! Горсть таблеток — и всё, как прежде, как надо… ». Она медленно гладила-трогала живот, прислушивалась к ощущениям и не верила самой себе.
Отложила альбом, двинула модные журналы, несколько номеров лежали всегда наготове — прямо на полу, поднялась с дивана. С испугом взглянула Настя на неуклюже согнутого медвежонка, носом уткнутого в стену, подарок Кости ко Дню всех влюблённых. Он тогда возвращался из командировки. Настя ждала его на остановке, а мужа всё не было, автобусы тормозили и проезжали мимо, шли люди, чужие, равнодушные. И вдруг случилось чудо: из двери автотраспорта выплыл огромный белый медведь, с этикеткой на правом ухе и лукавыми глазёнками, а потом уже за ним она увидела Костю. Сколько было радости! Как они оба хохотали от счастья и как вместе обнимали увальня-медведя!
Теперь же, глядя на детскую игрушку, Настя зябко подняла плечи, сжалась, будто пряталась от кого-то: «Он дарил мне, а думал… о нём?»
Постояла в нерешительности посреди комнаты: « …Маме позвонить?» — тихо всхлипнула, почему-то боясь прикоснуться к медведю. Телефон равнодушно поблёскивал рядом с плюшевым кулём-мишкой. Настя не стала звонить.
Костя вернулся поздно. Она почти не разговаривала с ним, сославшись на недомогание, только предупредила:
— Мне завтра к восьми в поликлинику.
— Что, совсем плохо? — всполошился муж.
— Не волнуйся …. анализы на санкнижку надо сдать, — тихо бросила Настя, и поспешно отвернулась. Костя и не заметил, как подозрительно блестели её глаза.
Из поликлиники она вышла в одиннадцатом часу. Спускаясь по высоким порожкам, разминулась с двумя беременными женщинами и невольно вспомнила, как в детстве у неё с подругами была игра — насчитать десять встреч с будущими мамами, потом загадать желание — и оно обязательно сбудется. «Эх! Надо было к женской поликлинике бегать или роддому. Пятнадцать минут — и желание в кармане!»
Да, уж насмотрелась сегодня Настя на беременных. Ещё несколько дней назад почти не обращала внимания на женщин с животиками, а теперь только будущие роженицы и бросались в глаза. Они такие разные. Есть даже хорошенькие, трогательные, почти медвежата…
Настя плелась по тротуару, так и не решив, куда ей направиться. Только не на занятия… Вот случится завтра, тогда и можно вернуться, а сейчас — ни за что. Домой тоже не хотелось — сидеть там на диване рядом с медведем… не выбрасывать же его на помойку. Она подошла к скамейке во дворе девятиэтажки. Большая рыжая собака с круглой головой и тоскливыми бледно-голубыми глазами подошла к ней и понюхала край драпового пальто. Настя порылась в сумочке, пытаясь выудить оттуда что-нибудь пригодное для угощения. Собака потянула воздух и облизнулась, показав широкий бледно-розовый язык. Но угощения не нашлось. И лениво развернувшись, та пошлёпала по мелким лужам в сторону дома, разбрызгивая отражения белых облаков и чёрных веток старой липы.
Хлопнула дверь подъезда — Настя вздрогнула и не поверила глазам. На ступеньках стоял Лёшка Машко, её однокурсник, полгода уже не появляющийся в колледже. Бледный, худой, небритый, в куртке на распашку и в широких вельветовых штанах цвета баклажана.
Обменялись приветствиями. Лёшка помчался в булочную, договорившись, что Настя дождётся его здесь, на скамейке. Потом они сидели на Лёшкиной кухне, вернее кухне квартиры, где снимал комнату Машко: маленький стол с протёртой клеёнкой, эмалированная раковина в разводах трещин, чайник со свистком. Кроме Лёшки в квартире жила семья — мама с двумя детьми, на столе стояли детские тарелочки, бутылочки. На завешанном голубым тюлем окне, до которого рукой дотянуться, — худосочный цветок герани и детская погремушка.
— Как же ты тут выживаешь? По ночам они тебе спать дают?
— Так я ж за квартиру уже не помню, когда платил. Вот по хозяйству помогаю…
Машко готовил кофе и расспрашивал про колледж и преподов, Настя старалась побыстрее узнать, отчего он не ходит на занятия. И разговор получался бестолковый. Лёшка явно не договаривал, но было понятно, что он нигде не работает, живёт впроголодь, от кредита к кредиту, конечно же, скрываясь от кредиторов. Машко выдавал информацию под шуточки-прибауточки, ничуть не смущаясь бестолковой своей жизни, и сам себя называл бездельником, которого мама недовоспитывала.
— Устал я от колледжа, понимаешь? Пока отдыхал — впал в депресняк. Взял кредит — поехал в Киев развеяться, у меня там друг когда-то был. Клёвый город, кстати, была?
— Я не умею кредиты брать…— вздохнула Настя, а Машко захохотал и закивал, мол, согласен. Лопатки на его скалиозной спине заходили ходуном. И Настя подумала, что, наверное, его невозможно обидеть, он сам себя бичует и линчует, хотя от этого ничего не меняется.
Колдуя над кофе, а потом разливая его, Лёшка хвастался, что способен определить характер человека по его пристрастию к напитку.
— Я когда работал официантом, изучал вопрос и точно скажу, эспрессо, например, пьют люди прямые и решительные. Латте, знаешь, коктейль такой, им ещё рисуют, вот его берут те, кто как раз любит порисоваться. Ну, всякие публичные, шумные и креативщики. Капучино — эт для романтиков, для меня, — снова широко улыбался Машко. — А ты какой любишь?
— … конечно, Американо, — Настю всё больше раздражал его дурашливый вид.
— Это должно насторожить твоего мужа. Американо пьют люди рачительные! Те, кто хотят взять от жизни всё!
— Да хватит болтать вздор. Напридумывал прям на ходу. Дай сахару лучше!
Машко почесал затылок, медля с ответом.
— Если только у хозяйки стащить?… неудобно. У неё дети.
На вопросительный взгляд Насти Машко не успел ничего ответить — послышался стук двери в передней и женский голос. Лёшка шепнул: «Тут такая история!» и побежал на шум. Настя тоже выглянула из кухни.
— Лифт не работает, представляешь, Лёш?! Я Димку с коляской внизу оставила, а мы с Семёном еле доползли!
— Оёёй! Давайте его мне! Давайте подержу! — кинулся к мамаше Лёшка.
Настя мало что видела из-за спины суетящегося Машко, пока тот не повернулся к ней с розовощёким младенцем в тёмно-сером меховом комбинезоне. А женщина у двери, невысокого роста, кругленькая, с упругими щёчками и почти кукольным носиком замахала руками:
— Его раздеть надо срочно! Сможешь? А я за Димкой!
Оставаться без матери малыш явно не хотел, да ещё незнакомая тётка таращилась на него, плохо соображая, куда ей деться, ретироваться на кухню или пробиваться на выход, а потому Семён возмущённо заорал.
И Машко впечатал ребёнка в Настю:
— Секунду подержи?! Тёть Валь, я сам за Димкой, и коляску притащу! Вы здесь оставайтесь — я мигом! А вы здесь!
От неожиданности или от того, что своего он добился, ребёнок умолк, но спокойно сидеть на руках у Насти не захотел, зашевелился, закряхтел, пытаясь освободиться. Мягкий и упругий одновременно, тяжёленький, но совсем не тянущий рук, словно живая кукла! Настя взяла его под мышки, подняла вверх, пытаясь развеселить, он болтал ножками и смотрел на неё удивлёнными и полными слёз глазами.
Подошла мама, кивнув гостье, коротко представилась, забрала малыша. И всё завертелось в её руках: младенец, его комбинезоны-сапожки — в передней , соски- погремушки, и пакеты с продуктами — на кухне. И бутылочки, тарелочки, кастрюльки, когда творила обед. Семён в это время сидел в своём креслице возле стола.
— Меня старший сын Димка уговорил погулять подольше — вот и расхлёбываем! И Семён некормленый, и Димку срочно нужно в школу отправлять, а тут лифт отключили! Хорошо ещё Лёша помогает! — на ходу рассказывала женщина, которой, как определила для себя Настя, уже было явно под сорок. В таком возрасте решиться на роды…
Настя предложила помощь, и конечно, ей досталось ублажать мальчишку, полугодовалого крепыша, щёчки и носик — копия мамы. Пока та носилась по кухне, составляя обед для детей, пока Лёшка тащил коляску и старшего Димку, Настя уже вовсю лопотала с ребенком, и тот даже заливисто захохотал, глядя на тётю.
— Надо же, а вас дети любят! — кричала Валентина уже из комнаты, где собирала ранец. — Дима, быстро одевайся, в школу опоздаешь! — приказывала доставленному Лешкой темноголовому светлоглазому и не похожему на школьника из-за маленького роста мальчику, тот с готовностью бросился выполнять приказ. — А мне Семёна кормить! Сейчас моя крошечка, сейчас-сейчас! …
Она влетела на кухню, отобрала сына у Насти, и малыш просиял, ощутив родные руки, крепко обхватил мать за шею, ткнулся в неё своими лакированными щёчками, а через мгновенье уже стрелял глазками в гостью. Настя улыбалась ему, украдкой корчила рожицы, стараясь позабавить младенца. А мама Семёна, помешивая в тарелке, чтоб остудить поскорее кашку, глянула на Машко, тот стоял с кофе у окна:
— Лёш, Димку в школу закинешь?
— Угу! — закивал тот, — какие вопросы. Как всегда.
— Дим, бутерброды в ранце — перед уроком пожуй! А сейчас бегом в школу!
Настя вместе с Лёшей Машко «добежали» первоклашку до школьной двери и, наконец, перевели дыхание. Медленным шагом двинулись по каштановой аллее. Светило солнце, чёрный мокрый асфальт поблёскивал под его лучами. Но ветер дул северный, и будто копилась- прибавлялась в воздухе зимняя стынь. Оттого и солнечный свет особо не радовал и не грел вовсе. Но расходиться не хотелось, спешить им обоим было некуда. Настя расспрашивала про хозяйку квартиры. Машко, видно, истосковавшись по общению, говорил охотно и подробно. А Настя слушала, старательно отвлекаясь от собственных мыслей. Нагулявшись до озноба, они засели в маленькой кафешке. Заказали пиццу, зелёный чай. Машко опять говорил что-то, Настя почти не слушала, думала о Валентине и её сыновьях.
Оказывается, Дима — мальчик из детдома, которого Валентина вместе с мужем усыновили, потому что к тридцати пяти супруги уже не надеялись на собственных детей. А через три года Валентина забеременела, но отцом будущего ребёнка стал не законный супруг, а случайный таксист, подвозивший её однажды ночью. Роман у них с Валентиной случился очень коротким, если вообще можно назвать эту встречу романом. И вдруг беременность— ребёнок, о котором столько молилась женщина! Этой её радости совершенно не понял законный муж, не простил измену и ушёл из семьи. Не проявил себя и таксист, на которого Валентина возлагала надежды. И осталась она одна, с двумя маленькими детьми на руках. Вот такое случилось счастье... Настя невольно скривила губы в усмешке.
— Слушай, — перебила она Машко, — а почему ж она аборт не сделала?
— Кто? Ты про что вообще?...
— Да про хозяйку твою, которая теперь выживает еле-еле…
Машко заломил брови, изображая удивление и размышление одновременно.
— …это чтоб Сёмки что ли не было? Один Димка?— спросил он с видом полного идиота.
— Ты совсем в детство впал, не соображаешь, как в жизни бывает? На то и голова большая, чтобы взрослые проблемы решать! — рыкнула на него Настя.
— Ну, … наверное, Валентина могла б всё скрыть от мужа и от Семёна избавиться. Но я как-то не представляю, чтоб его совсем…чтоб не было! Он забавный такой…И она ж столько лет ребёнка хотела.
Тяжёлая пауза легла на плечи и голову Насти, на лице Машко застыла виноватая улыбка. Но молчать долго он не мог. И брякнул совсем невпопад:
— А я вот запомнил, как однажды в поезде женщина рассказывала, что слышит иногда голос сына, которого — ну, аборт сделала… Представляешь, как страшно?
— Чего тебе страшно?! Ты лучше у матери своей спроси, как она тебя родила такого? …на аборт не пошла.
— Ну, ты скажешь! — Машко от возмущения даже отодвинулся. — Ты чо злишься? Что я сделал тебе?
— А что ты матери своей сделал? Кредиты проедаешь, от банкиров бегаешь, учиться перестал. Она, наверное, все глаза выплакала!
Лицо Машко дрогнуло, зарделись щёки, острый кадык заходил на тощей шее,
— Она замуж вышла, мамка моя. Соображаешь, что это значит в её возрасте? …я ей теперь по боку… — сквозь зубы выдавил он из себя.
Настя шумно выдохнула и картинно закатила глаза. Слушать его исповеди «про мамку», у неё уже не было сил. Машко покраснел ещё больше, промямлил, что ему б курнуть, и полез в карманы искать зажигалку. Через минуту Настя вместе с ним вышла на улицу, и вскоре они попрощались. Под колючим ветром шла она к остановке, мысли прыгали от Машко к Валентине, от детдомовца Димки — к малышу Семёну. И снова к Машко. «Вот значит, почему он учиться перестал — мамке успехи сына не интересны стали, она замуж вышла. А сыночек привык, чтоб его одного любили! И бунтует теперь. И гробит сам себя, дурак. Доказать, видно, хочет... А что Валентина доказывает? И кому: таксисту или бывшему супругу своему? Машко, идиот, испугался как: «Чтоб Семёна не было? — вспомнила она туповатые глаза Лёшки, — Сёмка ж такой забавный!». Настя то хмурилась, то вдруг улыбалась. «Забавный…слово-то какое нашёл», — глаза её посветлели.
В маршрутке она размышляла о судьбах и характерах людей, о том, как связаны они. И сколько же вокруг глупых человечков, которые совсем не умеют устроить свою собственную жизнь. Солнце скрылось за бледными размазанными тучами. День едва перевалил за вторую половину и нужно ещё как-то дожить его, вытерпеть каждую его минуту до завтра!
А день буксовал, словно застыл, словно не уменьшался, а наоборот растягивался. Маршрутка двигалась в жуткой пробке, Настя закрывала глаза, старалась дремать, не думать ни о чём, но снова и снова выплывала она то к Машко, то к Галочке, то к Семёну-медвежонку и его маме, …то к Косте. Муж пригрезился ей вместо тощего Лёшки. Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами и спрашивал Лёшкиным голосом: «А ты чего в эту больничку? …беременная?!» «Тебе какое дело!», — отвечала Настя. «Муж должен знать!».
Дотащившись до нужной остановки маршрутка резко дёрнулась, затормозив, и только благодаря этому Настя не проехала — очнулась от сна, быстро признав окрестности, поспешила на выход. Ступила на асфальт, сделала несколько шагов и помедлила, решила идти к дому длинной дорогой, мимо пустыря, где ещё торчат веточки сухого донника, измятый ветрами, иссушенный заморозками, льнёт к земле рыжий спорыш. Хотелось побыть совсем одной, среди поля и ветра, редкого дождя.
Крохотная церквушка из серых брёвен с маленьким крашеным куполом и золотым крестом вдруг выросла вдали. Чем ближе подходила к ней Настя, тем больше не верила собственным глазам: «Когда ж её здесь поставить успели? Словно с неба спустилась! Кажется, на днях проходила – не было её. А крестик как светится…»
Удивлённо смотрела Настя на гладкие хорошо подогнанные брёвна, открытую настежь дверь — значит, служба скоро начнётся. Смотрела на образ Богоматери с пронзительно синими полными слёз глазами. И у самой вдруг защипало в носу. Сжалось сердце от пронзительной боли, муки невыразимой и небывалой! «Да что ж это? Отчего? Господи, помилуй…помилуй» — вялая рука её коснулась лба троеперстием, ноги ослабели, всё поплыло перед глазами.
Еле-еле доплелась до дома. Так хотелось поскорее в постель, забыться, дожить этот день, наконец! Но дверь открыл Костя. И она без сил уткнулась ему в грудь.
Как он обнял её! Как испугался за Настю! «Что ты?! Срочно врача, скорую, воды, таблетку, грелку» — чего только не предлагал. Она попросила воды, но допить стакан не смогла, бросилась к унитазу — её стошнило и жестоко рвало не меньше получаса. Костя стоял под дверью, не зная как помочь жене.
— Я сам тебя в больницу скорой помощи отвезу! Поехали! С этим нельзя шутить, ты же бледная, аж синяя вся! Настя я тебя такой не видел, слышишь? Всё! Собирайся! Даже слушать ничего не хочу! Срочно поехали!
Он чуть ли не силой стал надевать на неё пальто, ухватил одной рукой свою куртку, загремели, упав на пол, ключи от машины. Настя отнекивалась, сопротивлялась, останавливала мужа — ничего не помогало. Костя словно с ума сошёл от страха за неё.
— Поехали! Я себе не прощу, если с тобой что-нибудь случится! Быстро в машину! Ты знаешь, какие случаи бывают?! Ты ж ещё вчера на самочувствие жаловалась!
Настя уже не могла не подчиниться напору мужа. У неё не осталось ни сил, ни желания сопротивляться. И она спустилась вниз, села в автомобиль. И уже в машине Настя догадалась, отчего ей стало вдруг так нехорошо… И зачем куда-то ехать! Снова попыталась договориться с Костей, тот не слушал, нервничал, машина рычала и дёргалась, муж чертыхался и просил жену помолчать и потерпеть.
Когда жигулёнок выскочил на трассу в направлении города, Настя решилась: набрала воздуха в лёгкие и медленно выговорила-объявила Косте, зачем нужно остановить машину и не ехать к врачам:
— Я уже сдала все анализы и завтра иду на аборт. Медикаментозный. Не волнуйся — это просто таблетки выпить надо.
Жигулёнок сбавил скорость, съехал на обочину и затих…
Костя, вцепившись в руль, не поворачивал головы в сторону Насти. Потом откинулся на спинку кресла и, всё так же не глядя на неё:
— …что ты сказала, повтори?
— Завтра я буду здорова. Не волнуйся. Никуда не надо меня везти!
Костя молчал. Наконец, взглянул, но так, что не требовалось слов.
— Я всё равно сделаю по-своему! — ответила она на его взгляд. — Потому что нам рано детей заводить! Все умные люди знают: сначала нужно пожить для себя, укрепить семью, привыкнуть друг к другу. Сейчас никто вот так вдруг, по случаю, не рожает, понимаешь? Нужно планировать и месяц, и год! Мы в 21 веке живём! Нужно выбрать благоприятное время, и чтобы приданное было на что купить. Ты хоть догадываешься, сколько ребёнку нужно?! А мы учиться не закончили! И как ты себе представляешь в доме без лифта коляску таскать? Здесь рядом ни поликлиники, ни детских площадок! А года через три жизнь наладится и родим? Какие наши годы! Мне только двадцать, и я хочу, чтобы мы пожили вдвоём, для себя, слышишь? Мы же в Турцию собирались… А? …— робко закончила она.
Больше всего Насте не хотелось вступать в споры с мужем. Неужели он действительно не понимает, как ей хочется быть только с ним, думать только о нём, и хотя бы в начале семейной жизни любовь и внимание Кости пусть будут лишь для неё… А муж отчуждённо молчал. И сколько прошло минут, мгновений кануло в лету, она уже не понимала, всё смешалось в голове.
— Ты в детстве в куклы играла? …в дочки-матери? — спросил, словно поиздевался.
В его тихом голосе она услышала металлические ноты и возмущённо дёрнула плечом, мол, на глупые вопросы не отвечаю. Конечно, куклы у Насти в детстве были. Но не в дочки-матери она ими играла, а в голливудских красавиц с замками и яхтами, потому что любила Настя куклу Барби, с идеально ровными длинными ногами и очень тонкой талией. По уговору с родителями на все праздники и дни рожденья те дарили ей Барби: принцесу, русалку, спортсменку и ещё, и ещё, да в придачу с мужьями, домами, платьями, шляпками и прочим скарбом…
— Долго мы будем так стоять? …Ну, подумай хорошенько: с появлением ребёнка мы уже не сможем полноправно распоряжаться своей жизнью. По крайней мере, до его совершеннолетия. Можно уйти с работы, можно из страны уехать, а от ребенка-то никуда не деться, мы готовы к этому? Вот так, вдруг, сейчас! готовы? Года через два-три…
Желваки заходили на скулах Кости. Коротко и шумно он выдохнул и вроде б взялся за ключ зажигания, но машина так и не ожила, потому что он снова опустил руки.
— Костя, я всё равно выпью эти таблетки. Ты не запретишь, не уследишь за мной! Зайка, так надо, поверь. А года через три обязательно родим! Обещаю! Я же тебе не чайлдфри* какая-то, чтоб бездетной оставаться…
— …ты хоть знаешь, что собираешься сделать?! Нам на сборах армейских фильм показывали. Да я до сих пор вспоминать не могу! Эмбрион — это же ребёнок беззащитный. Тебе вот мышку жалко в мышеловке, а его значит, по частям будут отламывать, тебя не волнует?! Да как ты могла подумать даже? Убить нашего первенца!…
*чайлдфри — Это мужчины и женщины, которые по разным причинам решили не заводить собственного ребенка. Основная идея, объединяющая их: у каждого есть право выбора.
Настя дрогнула. Последнее слово, сказанное Костей, словно обожгло её. Первенца? Ещё не мальчик, не девочка, но — уже точно их первенец!
Она сцепила пальцы рук и попыталась собрать мысли и успокоиться, чтобы ответить мужу. Ей тоже нужно найти главное слово, чтоб он понял, поверил, наконец. А в висках пульсировало, сбивая на одно и то же — «первенец…наш первенец».
И вдруг точно плетью хлестнули её слова:
— Раз ты всё окончательно решила — выходи из машины! — жёстко приказал Костя. — Мы не будем вместе после твоих таблеток. Я не смогу даже видеть тебя, если убьёшь...
— Ты в своём уме? Костя о чём ты?! Отказываешься от меня? Ты же перечеркиваешь всю нашу жизнь! … Меня прогоняешь?
По его лицу Настя поняла, что задаёт лишние вопросы. Она на самом деле теряет мужа, рушится мир, рушится жизнь, в которой всегда, со школьной скамьи был надёжный заботливый Костя Новиков.
Слёзы наплыли на глаза — постаралась сдержаться, не выказать слабости.
— …Я не тронусь с места, пока ты не поклянёшься, что аборта не будет. Или — выходи из машины — и забудь моё имя!
Это было уже слишком! Настя закрыла лицо руками. Он даже не пытался её успокаивать.
— Как ты не понимаешь?! Я думаю о нас с тобой, заяц, о нашей семье… — изо всех сил сдерживая слёзы, попыталась говорить Настя, — …и как ты… мог сказать, чтобы я забыла твоё имя?…
— Настя, ты не сделаешь аборт, клянись мне! Ты даже в руки не возьмёшь эти проклятые таблетки, слышишь? Клянись сейчас же! — он сверлил её ненавидящими глазами. Не просил, не требовал даже — угрожал!
Никогда Настя не видела мужа таким. И что сказать ему, что сделать сейчас? Выбежать из машины под дождь?!.. Но как сохранить тогда их союз, чувства, счастье их?! Хотя бы попытаться сохранить…
Больше всего Настя боялась теперь остаться одна на дороге. Одна — без Кости, на всю жизнь… Растерянно взглянув на него, ещё не понимая до конца произносимого, почти под гипнозом его властных глаз, она выговорила: «Клянусь…». И чуть отклонилась, замерла от страха, вдруг переспросит он своим железным голосом: «Громче! Не понял!» И тогда уже не хватит у Насти сил произнести хоть одно слово…
Она боялась взглянуть на мужа, сжалась, застыла, сцепив пальцы у подбородка. Костя тоже ничего не отвечал. Или не мог говорить... Тишина в салоне прерывалась только гулом моторов проезжающих мимо машин. Так и не дождавшись слов, повернулась к мужу, глянула прямо, ничего больше не тая: «Слышишь? Я не стану ничего пить...Обещаю тебе. И первенцу нашему».
Костя крутанул ключ, машина взревела и через мгновенье рванула вперёд. Куда он ехал? Куда мчались они по влажной трассе? Редкий серенький снежок вперемежку с дождём сёк кабину, крапил стекло, которое послушно дружно и плавно чистили «дворники». Настя, наконец, догадалась, куда спешит муж и удивилась:
— А к родителям зачем?
Костя не ответил.
Он и в доме отца поначалу больше отмалчивался. Но сначала прямо с порога, громко и даже торжественно, так чтоб хорошо услышали-расслышали родители, вышедшие навстречу гостям, объявил: «Мам-пап, скоро бабушкой-дедушкой станете! Настя беременна!»
Что тут началось! Родители кинулись целовать невестку, целовать сына, обнимали и поздравляли друг друга. Любовь Ивановна, мама Кости, несколько раз порывалась бежать то к родственникам, то к соседям, делиться радостью и позвать их на ужин по такому поводу. Тут же спохватывалась, что, вроде, примета плохая. Старые люди учат: беременность от чужих глаз прятать надо, как бы чего не навредить.
— Ой, Настенька, а я так ждала, утро и вечер молилась! Хоть бы послал Господь внучека! Хоть бы увидеть его, пока не совсем старые мы! А как ты себя чувствуешь? А когда ж у тебя срок? На учёт уже встала? А где рожать решила? У нас или в городе? Или к матери поедешь? Ой, радость-то какая! Господи, слава тебе!
Говоря всё это, Любовь Ивановна крестилась, оборачиваясь к иконам, и то обнимала Настю, то гладила по плечу Костю.
А свёкор Пётр Геннадьевич как всегда твердил про международное положение и большие демографические проблемы в нашей стране, сам же то и дело перебивал себя:
« Молоток, сын! Так держать! И не останавливайтесь! Ишь, придумали, вымирание, русский крест. Не дождётесь!»
Пока складывали ужин, Настя незаметно вышла из кухни. Дверь в комнату, в которой до женитьбы обитал Костя, оказалась приоткрытой, и она вошла в неё. На узком, закрытом шерстяным пледом диване лежал порядком замусоленный одноглазый медвежонок. Настя даже вздрогнула, увидев игрушку. Почему раньше не замечала? И зачем, откуда он здесь, в мальчишеской комнате?
— А, вот ты где!
Вслед за ней вошёл Костя и, слегка запинаясь, заговорил о родителях, о слишком бурной, как могло показаться Насте, их радости.
— Думаешь, чего они вот так целоваться-обниматься начали, как ненормальные? — Костя ещё прятал от неё глаза, смотрел куда-то мимо жены. — Да просто у брата, у Ромки, детей никогда не будет. Я же тебе рассказывал про болезнь его. Родители боялись страшно, чтобы у нас не повторилось…А ты хотела…
Настя резко повернулась и закрыла рукой Костины губы, не дала договорить.
За столом спросила про плюшевого мишку: «Обычно мальчикам машины и автоматы дарят, а мишку зачем?»
— Ты разве не замечала, что женщины в положении неуклюжими становятся и смешными немного, как мишутки-увальни? Вот сыновья мои с детства привыкали-умилялись.
— Да не сочиняй ты, отец! Не слушай его, Настя, шутит он. Этого медведя мы Ромке покупали, а Косте он достался от брата, одноглазым уже. Бедный медведь и с парашютом летал, и на собаке катался. А теперь — внука забавлять будет … — голос Любовь Ивановны дрогнул.
И горячей волной ударило в лицо Насти, щёки её вспыхнули. Она неловко склонилась к тарелке. Дождавшись, когда родители заговорили между собой, нашла руку мужа под столом, крепко сжала и придвинулась к Косте, ткнувшись в мягкое ухо супруга, шепнула: «Если сын —Мишуткой назовём». Костя изобразил некое раздумье и кивнул-улыбнулся в ответ, мол, как скажешь...
Автор Светлана Макарова-Гриценко
