Но пасаран!

Художник: Ладо Тевдорадзе

– …Я тебе так скажу: зять у меня – это три в одном: врун, болтун и хохотун, – хорошо поставленный голос матери за стеной зазвенел. Она говорила со своей давнишней подругой по телефону. Потом раздался кашель. Видно, не рассчитала сил, сбилось дыхание.

Лиза прислушалась, и ей стало грустно. Эх, мама-мама, в какой же тупик ты загнала всех нас, четверых, своей всепобеждающей любовью.

***

Сколько Лиза помнила свою мать, Татьяну Викторовну, та жила по принципу: в мире есть две точки зрения: одна ее, мамина, правильная, и другая, неважно кого, – заведомо неправильная. И обсуждать такое положение вещей не имело смысла. С детства Лиза воспитывалась в строгой дисциплине и с мыслью: самый страшный грех – это ослушаться маму.

Училась она блестяще, поступила в институт, который выбрала мама. Долго не выходила замуж, потому что женихи не выдерживали первого проверочного знакомства с будущей тещей.

– Посмотри, как этот Гио завязывает галстук. Неряха и бездарь. Ты с ним замучаешься. Гони в шею... И никаких «вдруг». Я лучше знаю, что тебе надо. Мама жизнь прожила, плохого не посоветует.

– ...Этот Тенго – тоже не пойми что. И мама какая-то подозрительная. Из Воронежа приехали сюда, и до сих пор произношение хромает. Может, у них что-то не то со слухом, а значит, и с генетикой... Нет-нет, это не тот вариант.

– Мама, ты же сама приезжая. Но вышла же замуж за папу уже в Тбилиси.

– Я – это я, а твой случай не обсуждается.

Чуть позже:

– Юра всем хорош. И папе понравился. Два осетина всегда найдут общий язык. По мне, так этого недостаточно. Юра, по всему видно, любит покушать. Значит, придётся много готовить. И семья очень большая. Могу себе представить, сколько у них родственников. Тоже не наш вариант, – и кандидатура Юры отправлялась вслед за другими забракованными женихами.

И так продолжалось до тех пор, пока все женихи не исчезли. Лиза поняла, что можно остаться вообще на бобах, и первый раз в жизни наплевала на мамино предупреждение – вышла замуж за Вахо, который, прямо скажем, по многим параметрам оставлял желать лучшего. Куда ни кинь – одни прочерки: официальная работа – минус, отдельная квартира – минус, личный транспорт – опять минус. Зато мешок вредных привычек – так и бьют в глаза разноцветьем гаммы, хоть чёрные очки надевай. И то не поможет.

Скоропалительный брак распался катастрофически быстро, как и предсказывала премудрая мама, – через 3 месяца. Лиза вынуждена была вернуться домой беременной, да еще и с недавно приобретённой депрессией. В положенное время родился мальчик Илья. Счастливый папаша заявился в роддом посмотреть на наследника, но встретился с тёщей и вынужден был ретироваться. Сузив глаза, Татьяна Викторовна объявила дражайшему зятю:

– Но пасаран! Сына ты не увидишь. От такого отца наберётся только дурного. А дурной пример заразителен. Костьми лягу, а к внуку не пущу. И не надейся.

Легко сказать: «Не надейся». Вахо хоть и неудачник по жизни, но дети для него – это святое. Тем более собственный сын. Но и ругаться с пожилой женщиной он не мог. Его тоже воспитали в уважении к старшим. И он стал искать любые способы увидеться с бывшей женой. Лиза – тоже не железная, помнила не только плохое среди действий бывшего мужа. Кое-что хорошее тоже имело место. Вот и стали молодые родители видеться потихоньку, вместе гулять с сыночком в ближайшем парке и в других местах пешей доступности. До проницательной Татьяны Викторовны доходили-таки слухи, но так как ослушники встречались не на ее площади, она ничего с этим поделать не могла. Хотя исправно читала мораль дурочке-дочери.

– Мужчинам нельзя потворствовать! Надо в ежовых рукавицах держать, чтобы не распускались и не наглели. Уж я-то знаю. Жизнь прожила.

Но Лиза никак не подходила на роль каких-то там рукавиц, тем более с иголками. Слишком была мягка и податлива. Идти на открытый конфликт с матерью, главной хозяйкой их с сыном единственной жилплощади, она не могла. Да и слишком хорошо была внедрена в голову аксиома: «Мама – это святое, и злить её нельзя. Категорически».

Так они и жили – урывками, редкими встречами на нейтральной территории, подальше от всевидящего ока любвеобильной тёщи. Сын Илья подрастал и тянулся к отцу. По простоте детского сердца иногда мог ляпнуть при посторонних людях:

– Мама, мама, а когда бабушка умрет, мы будем жить вместе? – и смотрел такими умоляюще-ждущими глазами. Глазами, в которых читалось ожидание чуда.

Лиза краснела, бледнела, шикала на сына, а сама ловила себя на мысли, что тоже ждёт материнского ухода, как решения их патовой ситуации. Ждать чьей-то смерти аморально, а собственной матери – аморально вдвойне. Так, по крайней мере, Татьяна Викторовна успела внушить своей дочери, потому что была глубоко верующим человеком и делала много хорошего всем окружающим (совершенно бескорыстно).

Да, конечно, иногда у Лизы бывали срывы, и она рыдала от бессилия. Но что Татьяна Викторовна резонно отвечала:

– Тебя никто не держит. Забирай сына и уходи к своему никчемному Ромео. Плакать не буду. Наоборот, отдохну.

Уходить Лизе с сыном было некуда. Квартира была оформлена на Татьяну Викторовну, и по законам Грузии владелица могла выписать дочь с сыном в 24 часа на все четыре стороны. Но, естественно, по доброте душевной она никогда не прибегала к такой мере. Но напоминать – напоминала. Потому что «повторенье – мать ученья».

Единственной ахиллесовой пятой Татьяны Викторовны был поиск компромиссов. Так она прожила всю жизнь, и на старости лет ей тем более было трудно меняться. Особые силы для отстаивания своей позиции ей давала её всеобъемлющая любовь к внуку. Она видела себя последним бастионом на пути к её любимому Илье, потому и защищала его от негодного отца изо всех своих тающих сил. В глубине сердца своего молилась о долгой жизни. Жарко и от души. И Господь, видимо, её слышал: здоровье у неё было отменное, несмотря на преклонный возраст.

Лизе оставалось лишь утешаться тем, что у подруг матери еще токсичнее, и свои кровные метры защищают более варварскими методами, а мама – лишь гипотетическими угрозами. Все-таки в жизни всегда есть непаханое поле для сравнений «хуже худшего». И беличье колесо повседневности крутилось дальше...

***

Мама выпила воды и докончила свою мысль:

– Но у меня для этого ничтожества Вахо всегда один ответ – лозунг испанских антифашистов: «Но пасаран!!!»^[1]