Уютный дворик, тихое окно

Палата была длинной и узкой. Выкрашенные синей краской стены  сжимали окно, в кото­ром широко раскинулся здоровяк-тополь с мощным белым стволом и зелёно-серебристой листвою. По утрам из его верхних веток выныривали воробьи и слета­ли на карниз. Вместе с птичьими голосами через открытую форточку в комнату лилась утренняя прох­лада.

Открыв глаза, Ольга лежала не двигаясь. Она смотрела на крепкое тело тополя, на резвых птичек, то и дело порхавших за оконными стёклами. Сол­нечные лучи, пробившись сквозь листву, рассыпались по стенам и полу. Тополь шевелил листьями, и солнечные зайчики двигались. Убаюканная их ритмом, Ольга поплы­ла куда-то в бирюзовом шуме листьев-волн. Вдруг испуганно открыла глаза и положила руки на живот, огромный, с выпятившимся в середине бугорком. Улыбнулась. Ольга знала: там, словно в тёплой мягкой рако­вине, пошевелился-потянулся её сын. И она поздоровалась с ним, замерла, прислушиваясь к себе, потом повернулась и приподня­ла голову, оглядывая палату. Рядом, на трёх кроватях, спали будущие мамы — Софья, Тамара, Ирочка. Их палата самая маленькая в отделении патологии беременности, на первом этаже роддома. В такие па­латы кладут женщин с серьёзными осложнениями и на долгий срок. Повезло только Ирочке. Две недели всего пролежала. Сегодня её должны выписать. Ольга коротко вздохнула, потянулась за расчёской и зеркалом. «Говорят, душа ребёнка кружит над матерью, начиная с трёх месяцев. А вдруг вон тот солнечный зайчик и есть его душа?». Она осторожно разбирала воло­сы, смотрела в зеркало. «Я обязательно должна ему понравиться. Правда, лицо расплылось, румянец сошел, нос всегда был крупноват, теперь и вовсе – картошка, и губы уж слишком пухлые... Зато брови длинные и ровные. Глаза —утром голубые,  а в сумерках — зелёные. При свете луны они становятся чёрными»... Забытое зеркальце неуклюже съехало с колен,  на потолке вспыхнуло яр­кое круглое солнышко. Заметив, Ольга качнула и плавно повела его к изголовью Софьи, лежащей напротив. Луч запутался в густых волосах, блес­нул седой прядкой. Софья — самая старшая в палате. Недавно ей исполнилось сорок. Матерью Софья до сих пор не  стала. Случится ли это теперь, когда весь положенный срок ей нужно пролежать в постели?

Каждый вечер к Софье приходит муж, единственный посетитель, которому разрешено бывать в палате. У него всегда одинаково радостное выражение лица, как будто прежде чем войти, он собирает лицо по частям: губы, брови, глаза. К его приходу Софья начинала нервничать, сердито косилась на дверь. Одинаково радостное лицо Вадима и бодрые его приветствия неизменно вызывали в ней прилив желчи и раздражения. Все недомогания и тревоги дня разом просыпались в ней, превращаясь в поток жалоб и обвинений. Она гово­рила с мужем громко и сердито. К концу свидания голос её стихал. Вадим, низко скло­няясь, шептал ей что-то, гладил её руку и волосы, а Софья беззвучно пла­кала.

Ольга перевела луч на кровать Ирочки, и та вдруг привстала, опираясь на локоть, заспанная и смешная:

— Вы зайчиков пускаете?

Зеркало дёрнулось, Ольга убежала им под потолок, приложив палец к губам и показывая глазами на спящих.

— Ой! — испугалась Ирочка, тут же зажав рот ладошкой.

Ольга невольно улыбнулась. «Сущий ребенок. Не зря родственники «нянчат» её, стоя под окнами. А как мило она изводит их своими капризами! Ирочка рождена делать людей счастливыми уже тем, что позволяет им заботиться о себе. Бабки-мамки, пожалуй, не дадут ей и прикоснуться к малышу. Да и какая из неё мама?»

Шаркающие шаги в коридоре затихли возле их двери. Вошла Егоровна, с ведром и шваброй, объявила всем «доброе утро». Сегодня она уж как-то слишком громко стучала цинковым ведром, сердито косилась на кровати. Ольга решила задобрить её: несколько участ­ливых вопросов — и Егоровна уже простодушно рассказывала и о своих болячках, и о том, как она их заработала за сорок лет примерной службы, хвалилась своей памятью:

— Вчерась вот роженицу привезли, а с ней мамаша, я присмотрелася — лицо больно знакомое. Вы сами, спрашиваю, не у нас дочку рожали? 0на кивает, операция, говорит, была. Вот тут я и убедилась! Я ж за ней ухаживала, годков двадцать назад было, — удивлялась самой себе Егоровна. — И вас я помню, — повернулась она к Софье. — Второго ждёте?

—У меня нет детей, — вздрогнула Софья.

— Дык, может, и нет, а у нас в роддоме лежали! Помню...

— Егоровна! — Ольга испугалась тёмного взгляда Софьи, — вы спутали с кем-то. Софью к нам с третьего этажа перевели.

— Это мне не рассказывай, — отмахнулась Егоровна, — я при уме ещё, и память  ни разу не подводила! …Ладно, молчу,— сердито засопела и пошла к Тамаре, вооруженная шваброй. Тамара торопливо смахнула что-то с тумбочки. Вот её, пожалуй, трудно не запомнить. Остролицая белёсая Тамара передвигается, опираясь на табуретку, ноги почти не слушаются. Дома у неё осталась двухлетняя дочь Любоч­ка. Тамара вспоминает о ней часто и трогательно. Она любит поговорить, и поэтому все в палате знают, как хорошо и интересно живётся Тамаре, хотя она инвалид. В её квартире по вечерам собираются друзья, пьют чай, говорят о новых книгах, читают стихи, что-то вроде клуба по интересам. Откуда у Тамары квартира? Купил любимый мужчина, большой человек, военный. У него, правда есть семья, но он не может без Тамары и Любочки, жаль, видятся они не часто — командировки, служба.  Мужчина обещал Тамаре полную материальную поддержку со вторым ребенком, а если он сказал, значит так и будет, об этом Тамара не волнуется. Главное для неё — встать на ноги. Нужен хороший массажист, и она знает такого, но живёт он далековато. А вдруг после родов ноги оживут сами? Ей говорили — так бывает! И пусть с первым ребенком не получилось, вторые роды её обязательно вылечат. Рассуждая об этом, Тамара то и дело поглядывала на Софью, крупную, по-восточному яркую женщину, никогда не кормившую малыша. А Софья особенно внимательно слушала её рассказы о проделках Любочки. И тогда глаза Тамары сияли на бледном лице победно и счастливо.

— Окно пошире открывайте, — приказала Егоровна, орудуя шваброй, — пус­кай прохлада идёт, а в обед прикроите. А ты, Ольга, на ноги вставай, хватит лежать, полгода отлежала! Вот тапки тебе ставлю.

Ольга кивнула, но уже не слышала Егоровны, не видела Тамары, Со­фьи, Ирочки. Мягкий толчок в боку забрал все мысли, она старалась понять — что с ним? Опять проснулся? Поворачивается? Каждое его движение — долгожданный подарок. Значит, живёт, подрастает. Он уже не птенчик, зажатый в ладони, его ножки всё сильнее. А в душе, словно удары колокола, осталось: «Плод замер». Два страшных сло­ва, два чёрных ворона полгода назад кружили над ней, всё ближе, ниже… «Плод замер», — мутным пок­рывалом застилало глаза…

Но  жизнь победила! Ни разум, ни характер Ольги, а Божья воля творили её сына — и он выжил, он растёт! «Скоро посмотрю на те­бя», — застыла, задумалась. «Как странно: он во мне, но это уже не я!... Ай! Ты чего пихаешься? Гулять? Ну, пойдем. Осторожненько».

    — Оля,— неожиданно окликнула Софья, — можно ваше зеркальце? Голос у неё почему-то  осипший, незнакомый.

— Конечно, возьмите, — улыбнулась ей Ольга.

  Утро в отделении патологии тихое и размеренное. Бесшумно отворяются двери палат, женщины двигаются по коридору медленно, словно боясь расплескать се­бя. Все разговоры начинаются с новостей: кого за ночь подняли на второй, в родзал, кто родился — мальчик или девочка. Чаще появлялись мальчики. Старая Егоровна иной раз вздыхала и крестилась: «Прям, как перед вой­ной». При этом узкий лоб её покрывался глубокими морщинами, а ли­цо становилось похожим на перезимовавшую картофелину.

— Ой, да что вы переживаете, — смеялись над санитаркой, — пока наши дети вы­растут, может, и в армию брать не будут, останутся одни контрактники.

— Ничего вы не понимаете, балаболки, — всерьёз вздыхала Егоровна,— ой, чего я стою с вами? Мне ж на второй бежать надо!

Ольга смотрела ей вслед. «Почему на второй все бегут, а у нас здесь будто и время совсем другое? …Если мгновенья струятся, как свет звезд, то с рождением малюток загораются всё новые и новые звездочки. Конечно, они смотрят в окна второго этажа! Куда и одуревшие от счастья папаши, швыряющие  то камешки, то цветы с записками». Острая иголочка кос­нулась сердца Ольги, и тут же скользнула мимо, словно её спугнул трубный голос раздатчицы Веры из столовой:

— Девочки, завтракать!

 Когда Ольга вернулась в палату, Ирочка, обложенная пакетами, наводила по­рядок в тумбочке, явно готовясь к выписке. Тамара подшучивала над ней, пугала врачебными придирками в виде дополнительных анализов и строгой диеты, которую Ирочка в домашних условиях ни за что не выполнит. Ирочка де­ржалась спокойно, без привычного кокетства. При шуме мотора за окном она вытянула шею, пытаясь разглядеть, что там.

— Я уйду отсюда сегодня, даже если меня будут держать силой. — Ирочка прямо и строго посмотрела на всех.

—Так нельзя, — встревожилась Ольга,— тебе нужно думать о ребенке...

—Да как я могу не думать о нём?! Я — его мать, и мне лучше знать, что нужно делать.

Ирочка замолчала, розовые губки её сердито сжались, брови съехались к переносице. И сразу не осталось следа от слабого, детского в ней, будто и не Ирочка говорила сейчас, а другая, сильная и уверенная в себе женщина. «Как же я ра­ньше не замечала? — растерянно думала Ольга, глядя на неё, — она спокойней взрослее крепче всех нас. А капризы и ломания — игра? последняя детская шалость?.. Это у меня сплошные страхи и предчувствия: как он? какой он? А Ирочка уже Мама, в ней  дитя — каждая клетка ор­ганизма работает для него! И куда подевались наивно-детские глазки Ирочки? Теперь в ней всё другое». Ольга смотрела на озабоченную Ирочку, неясные мистические картины представля­лись ей. Будто вечное, женское проступило, озарило ее душу, тонко и прочно связало со всеми ждавшими и ждущими дитя. «Наверное, так и смотрели на мир юные жёны скифов. Бабы на Руси  не просто ждали малыша,  а чувствовали-понимали, как лучше — что необходимо маленькому. Я тоже смогу,— думала она, — я как все они, у меня будет сын».

— Ирочка, ты меня удивила, — неожиданно оживилась Софья, — откуда у тебя такая уверенность,  зрелое жен­ское чутьё? Ты ведь ещё совсем девочка...

— Что вы! Да мне уже двадцать два! — возмутилась Ирочка. И все в палате не смогли сдержать улыбки, глядя на её обиженное лицо. А Ирочка разошлась всерьёз . Еще бы! Ведь даже в транспорте иначе как «дево­чка» её не называют. Одна нахальная старуха устроила скандал, кричала, чтоб запретили рожать несовершеннолетним под страхом тюрьмы, потому что вос­питывать детей они не могут.

— А на меня свекровь молилась прямо! — глазки Ирочки сверкали справедливым гневом. — Я у неё последняя надежда. У них в семье ещё внуков не нянчили, а мой Димка младше брата с сестрой почти на десять лет, представляете?!

— Почему так?

 Ирочка пожала плечами, вздохнула, задумалась:

   — Там какая-то тёмная история, тётка Димкина мне однажды рассказывала... Вроде, Димкина мать отбила своего мужа у подруги, вот из-за проклятий брошенной этой подруги или ещё чего, короче — бразильский сериал, честное слово!... У нас с Димкой тоже два года не получалось. Свекровь и мою маму своими страхами накачала, я ж у родителей единственная, и мои взвыли, мол, не дождаться нам внучков! Свекровь заболела даже, в постель сле­гла. Свёкор меня стал по врачам возить, толку от этого никакого, и  кто-то  посоветовал съездить к лекарке, она травами-массажами лечит. Я категорически не хотела! Свекровь меня умолила всё ж. И вот бабка костяными руками прощупала меня всю, стала массаж делать, травы дала пить. Целый год меня к ней возили, она мне и спину мяла, и отвары готовила . В последний раз про Димку долго расспрашивала, ну…  когда и как у нас с ним бывает, в общем, все тонкости. Потом взяла календарь, долго по нему считала и говорит, что такого то дня, в такое-то время должна ты с мужем своим быть. А после этого пу­скай он тебя не трогает. И что вы думаете?! — увлеклась рассказом Ирочка, — тут, как на грех, Димку моего на сборы забрали! — Она, наконец, оттаяла, широко  улыбалась.

— Ой, вспомнить, целое кино!... Повёз меня свёкор к нему в какую-то глухомань. Там сырость, комары с ладошку да ещё  командир у Димки —  идиот, сдвинулся на дисциплине. Еле-еле свёкор уговорил его отпустить бойца на свидание с женой. Прибежал мой Димка, весь красный потный, запыхался, а уже время! А у него ничего не получает­ся — волновался сильно. Дело-то нешуточное — продолжение рода. Я тоже нервничаю. Свёкор где-то в кустах вет­ками трещит — переживает. Вам не передать, чего я тогда натерпелась! Зато не обманула бабка, вот результат, — довольная Ирочка гладила живот. — И буду я после таких муче­ний диетой себя морить? Нет, нам домой пора, мы в ванну хотим с морской солью, в постельку свою...

— Ерунда это всё, ванны ваши, кроватки!— жёстко перебила её Софья. — Главное родить здорового ребёнка, нормального!..

Слова эти  повисли в воздухе. Все замолчали. Ольга отвела глаза, погрустнела. «Да, хорошо б оказаться сейчас дома. Вместо продавленной кровати — просторный диван, вокруг ковры. Рядом ванная, кухонька моя. И Игорь тоже  рядом...» Мысли о муже давно затаились, улеглись, где-то на дне души, и вот опять больно кольнуло сердце. «Наверное, так будет ещё не раз: вдруг, как ветер, набежавший ниоткуда, защемит, заболит сердце — Игорь!» Она закрыла глаза: «Скорей бы обход»...

Лечащий врач Елена Владимировна входила в палату, громко вбивая в пол острые  шпильки, так что при каждом шаге ее грузной фигуры казалось, они вот-вот сломаются. Ослепительно белый халат хрустел от крахмала, глаза за стёклами очков.

— Оля, дышите спокойно, я хочу послушать нашего именинника.

— Кого?

— Мамочка, вы забыли, что нам сегодня 36 недель?.. О, молодцом! Елена Владимировна выслушивала живот Ольги деревянной трубочкой, похожей на детскую дудку. — Поздравляю! Теперь, если приспичит, он и без вас выдюжит. Анализы меня тоже радуют. Ваша задача — копить силы для родов. Больше кальция и белка, обязательно творог. И можно понемногу ходить, слышите? Теперь уже можно. Лучше на воздухе.

—Так вы меня выписываете? — непонятно чего больше было в голосе Ольги: радости или испуга.

— Ну, если вы настаиваете... — доктор коротко улыбнулась и перешла к кровати Тамары, а Ольга сжала пальцами простыню.

«Значит, меня выпишут... Я смогу уйти отсюда. Полгода на больничной койке! Сегодня 36 недель, он живёт во мне целых 252 дня, сколько же­нщин готовы отдать всё на свете, лишь бы это случилось с ними! Какая же я счастливая! Я смогла»... Она держала ладони на животе, стараясь передать сыну свою радость. «До родов ещё 4 недели. Сейчас так много инфекции: кра­снуха, грипп, а вдруг? Даже по пути домой я могу заразиться! А если такси резко затормозит? Или толк­нут в транспорте? Травма окажется роковой для ребенка»... Глаза Ольги, вспыхнувшие было радостью, потемнели от тревоги.

— Елена Владимировна, сделайте мне кесарево сечение! — отчаянно рубанула она.

— Что-о?

— Ещё целый месяц ждать, а вдруг что-нибудь случится? Вы са­ми сказали — он уже сможет без меня!

 Врач устало запрокинула голову, сняла очки.

— С вами не соскучишься... Я попрошу, чтобы вас, Оля, выпускали гулять во дворе, но выписывать не буду. Вы должны быть до конца под наблюдением. И пора бы, на­конец, понять: ребёнок должен появляться на свет естественным путём, лучше этого ещё ничего не придумали.

Елена Владимировна сердито потянула стул и подсела к Софье. Обычно во вре­мя обходов Софья вела себя спокойно, говорила мало, кивала на каж­дое слово врача. Но сегодня она заговорила первой, голос ее дрожал, и она всё время показывала на зеркальце, которое попросила у Ольги. Елена Влади­мировна взяла её руку, отвечала тихо и ровно, но это не успокаивало Софью. Приглядевшись, Ольга тоже заметила изменения: нижняя губа Софьи покраснела и распухла. «Возможно,  герпес. А вдруг это опасно для ребенка?»...

— Елена Владимировна, не скрывайте от меня ничего. Это может привести к уродству? — Софья, волнуясь, говорила всё громче, врач старалась успокоить её.

Ольга закрыла глаза. «Боже, сколько выпало бедной Софье, а нужно держаться... Нельзя, чтобы страхи мучили душу, малыш испугается ещё неувиденного мира. Пусть там, в тёплой раковине, ему будет хорошо и надежно. Наверное, он видит цветные сны. Какие-нибудь яркие пятна. Нужно посоветовать Софье смотреть на тополь и небо в окне».

Она не заметила, как дверь за врачом закрылась. Софья, отвернувшись к стене, снова разглядывала себя в зеркало, Ирочка улыбалась, все еще не веря  прои­зошедшему: «Меня отпустили... Слышали? 0на сказала: «Собирайся!»

Ирочка ушла из палаты после обеда. Вихрастый рыжеволосый Димка стукнул в окно, когда, измаявшись ожиданием, она записывала свой телефон Тамаре, та заинтересовалась знахаркой, лечившей  Ирочку. Поздний приезд мужа заставил Ирочку мгновенно спрятать  ликующий взгляд за насупленными бровями, она сердито на­дула губки. Полностью сознавая свою вину, Димка скупо оправдывался. Ког­да Ирочка через окно передавала ему пакеты, старался задержать её руки в своих. Наконец ему это удалось. Ирочка замерла, прижавшись к подоконнику. А через мину­ту открыто и счастливо улыбалась.

— Ирочка, — вдруг повернулась к ней Софья, — вы не могли бы передать моему мужу: пусть срочно принесёт медицинский справочник. Вот телефон Вадима.

Ирочка беспечно кивнула, быстро сунула листок в карман халата. Софья снова обречённо уставилась в потолок. Зато Тамара без умолку тараторила вслед уходящей Ирочки, даже после того, как дверь плотно закрылась за ней.

В тот момент, когда нарядная сияющая Ирочка усаживалась в кабину белых жигулей, Ольга подошла к окну. Димка сидел за рулём строгий и торжественный. Настоя­щий глава семейства. Ольга махнула им, послала воздушный поцелуй. «Через два месяца их будет трое», — думала она улыбаясь. Она представила, как сильные мужские руки осторожно и неумело возьмут пухлое одеяльце с крохотным личиком внутри. И почему-то не рыжий Димка, а лицо Игоря представилось ей. Так зримо, что Ольга даже отшатнулась  от окна. Таким он был в день знакомства: прямой взгляд карих глаз, улыбка в уголках тонких губ, ямочки на щеках, отчего лицо кажется по детски-трогательным. Это потом она рассмотрела его гордый готический профиль, жёсткий зачёс волос. «Вы тан­цуете?» — сказал он тихо и строго. Его уверенные руки обхватили спину так, что оставалось лишь повиноваться. И они медленно кружились на открытой площадке парка. Кружились размытые туманом огни, поздние карусели луна-парка. И голова кружилась от слов и поцелуев. Кружились листья, холодные  первые снежинки, ос­торожно касаясь витрины свадебного магазина.

— Зачем это?— перехватил её взгляд на пышные белые платья Игорь, — наш роман слишком красив для такого печального конца.

—... А ты знаешь, о чём я подумала в первый день нашего знакомства?

— Глядя на меня, все девушки думают одно и тоже. Это не оригинально.

— Я подумала, что хочу иметь сына похожего на тебя.

— Ну, это уж совсем по- бабьи. Не наговаривай на себя. Ты намного умнее. Хотя... Всё случится. Только попозже, ладно?

Ожидание растянулось на длинные пять лет. И получилось вдруг, когда Ольга уже теряла надежду, поверив докторам. Для Игоря и пяти лет оказалось мало. Услышав о беременности Ольги, он вздохнул и посмотрел на неё ус­талыми равнодушными глазами. А когда выяснилось, каких жертв потребует от них ожидание ребёнка, честно признался:

—Ты меня знаешь, Оль, я не смогу... Сама подумай: зачем нам ребёнок? Может,  ты хорошенечко взвесишь всё, и поймешь, что  необходимо предпринять?...

 И сейчас от воспоминаний глаза Ольги стали влажными. Она не могла справиться с собой, хотя прошло так много времени.

Софья вела себя всё беспокойнее. Даже когда она просто лежала, закрыв глаза, Ольга заметила, что веки её то и дело дрожали и дергались. Иногда чудился стон, и снова застывала тревожная больничная тишина. Спросить Софью о самочувствии Ольга не решалась, а вдруг та заснула? 3а окном сердито махал ветками тополь, словно гро­зил кому-то. Небо закрылось серой пелёнкой. Ольга прислушивалась к дыханию Софьи, чуть помедлив, чтобы немного успокоиться, взяла книгу «Средневековая поэзия Китая», раск­рыла наугад. «Грусть в сердце, И смятенье дум, тревожит каждый звук», — быст­ро пробежала глазами строчки из стихотворения Ли Циньжао. «Стихи напи­саны в одиннадцатом веке, да ещё китаянкой, а всё как у меня сейчас. Может, она тоже ждала ребенка? Ли Циньжао, желтолицая красавица с чёрными зме­ями кос за спиной  почти десять веков назад замирала от цепенящей нежности, когда крохотные ножки упирались в её живот. Боже, как прост и понятен мир. Века и тысячелетия матери рожают детей для счастья, мира, для любви и вечной жи­зни. «Весны приметы ярче с каждым днем, Уютный дворик, тихое окно»... А вот и формула счастья, одинаковая для Китая эпохи Сунн и России конца двадцато­го века: «Уютный дворик, тихое окно» — для всех времен и народов. А может быть только для матерей? Если бы поселить сыночка в уютном дворике, за тихим окном, и чтобы цветущие ветки яблонь роняли лепестки на подоконник, и пе­ли соловьи, звенели пчелы, сладкий аромат кружил голову, и никто никогда...»

— О-о... – протяжный стон Софьи прозвучал, точно гром, разорвавший потолок.

— Что, Софья? плохо? Я позову медсестру!

— Оля, который час? ... Скоро придёт Вадим, он принесет справочник.

— Да при чём здесь справочник? — не выдержала Тамара, — врачи рядом!

—Ах, оставьте! Мне никто не нужен! Никого не зовите! Софья опять отвернула голову к стене.

Переглянувшись с Тамарой, Ольга пожала плечами. Через минуту в палату вплы­ла Егоровна, обратилась к Ольге.

— Максимова, к тебе мать пришла, принимай вот, — протянула  пакет.

— Ой, я же просила её теперь через окно передавать, видно, по старой памяти, — засуетилась Ольга. — Егоровна, мне сегодня на обходе врач разрешила прогулки во дворе, можно сейчас? — сказала и испугалась.

— Нешто я знаю? Иди, спроси.

Ольга ступила на асфальт —  ноги задрожали. Солнце ударило в глаза! Горячий сухой ветер обхватил, облепил  полы халата, растрепал волосы. Она зажмурилась, заулыбалась от прикосновения ветра. Запахи раскалённого асфальта, вызревшей травы, горчинка выхлопных газов от городской оживленной автотрассы, проходящей неподалеку, звуки мотора тяжеловоза, набирающего скорость, — всё разом нахлынуло, оглушило её. От волнения кровь  зашумела в голове. Ольга покачнулась, через тяжелый живот потянула вниз тянущая боль.  И тут же мягкие родные руки поддержали Ольгу — мама! Ветер не отпускал, манил, звал куда-то, точно соскучился за полгода, завертел мелкий  мусор, понёс его прочь от Ольги. Она не шевелилась. Крепко вцепившись в локоть матери, смотрела по сторонам широко раскрытыми глазами. Ей хотелось коснуться всего: летней травинки, шершавого ствола тополя, отбитой штукатурки на здании. Как будто всё это могло исчезнуть. Рядом мать утирала платочком полные радости глаза, а Ольга подняла голову, смотрела в живое, летнее, бездонное небо. Через минуту, медлен­но ступая, они вышли с больничного двора, пошли по дорожке. Над ними, рассерженный ветром, громко зашумел тополь. Вблизи он оказался ещё выше, шире, краше. Иногда ветру удавалось сорвать с ветки лис­ток, чтобы кружиться с ним вместе.

— Неужели скоро осень? Не верится даже...

— Это потому что ты ни весны, ни лета не видела.

Мать крепко держала её, стараясь смягчить каждый шаг, сильное волне­ние морщинками залегло на лице. Ольга погладила её руку и, чтобы порадовать, пересказала разговор с врачом, все слова Елены Владимировны  о возможной выписке. Мать не сразу поверила:

— Погоди, значит, тебе можно домой? Да что ж ты молчишь, Лёля? — заволновалась она. Щёки матери порозовели, в глазах плескалось нетерпение. – Конечно, домой!

Она старалась сдерживать себя, но говорила все быстрее и резче. Слишком мно­го проблем накопилось за эти полгода, и главная из них — Игорь. Теперь Ольга не пыталась отвести разговор от мужа, тайные её мысли выплыли вместе с го­лосом матери:

   —Тебе просто необходимо быть сейчас дома. И поверь, всё опять образует­ся. Игорь станет хорошим отцом.

        — Мама, не надо…— Ольга дунула на челку, сильно отросшую за время беременности. — Вспомни лучше, какое он устроил бракосочетание. Повёз меня в загс уже  из роддома, полуживую. А до этого я весь день простояла у окна, ожидая его!…

— Но ведь он женился на тебе!

— Чтобы потом исчезнуть?

— Работа... Командировка.

— Ма, не обманывай себя. Он уже три месяца не появляется здесь. А штамп в паспорте для него ничего не значит. Формальность.

— Мужчины не выносят пустоты. Все изменится, когда ты вернёшься! Оля, поверь мне, дети, безусловно, самое важное, но рядом дол­жен быть мужчина, кормилец, муж и отец. Пойми, дорогая, мы живём в мужском мире. Мне страшно подумать, как ты будешь одна?

Ольга слушала, стараясь унять напряжение, от которого  пересыхало во рту. Пройдя ещё немного, они присели на скамейку. И неожидан­но Ольга увидела Вадима, муж Софьи почти бежал, торопясь к ней в палату,  галстук съехал в сторону, волосы раст­репались. Ольга взглядом проводила его до калитки. «Как там Софья?» — мелькнуло в голове.  Невольно вздохнула и обернулась к матери, не расслышав её последних слов:

— Что ты сказала?

— Говорю, теть Варю помнишь? с третьего подъезда? Она ведь Володьку всю жизнь одна воспитывала. Две работы тянула.

— Еще б не помнить. Этот её Володька у нас под окном сливы зелёными обрывал. Шуст­рый мальчишка.

— Был. Вчера всем домом хоронили. Два месяца не дослужил.

— Не может быть... Володька? Он же на шесть лет младше меня. Ольга слегка качнулась.

— Оленька, ты не волнуйся. Ради Бога, не принимай близко к сердцу. И как же я не удержалась. Не хотела ведь  тебе рассказывать... Лучше подумай, Оля, о вас с Игорем. Обещаешь? Тебе нужно сейчас быть дома, рядом с ним! А я каждый день за вас молюсь, записочки в храме подаю. Даст Бог, всё благополучно обойдётся, деточка моя…

Ольга вернулась в палату, когда сумерки  убаюкали ветер. Изредка шевеля листвой, уснул тополь. «Интересно, Вадим ещё здесь?» Она осторожно тронула дверную ручку и остановилась на пороге:

—  А где Софья?

— Сядь лучше, Оль,— шмыгнула носом Тамара. Ольга не стала спорить, послушалась. Заплетающейся походкой дошла до кровати.

— Помнишь, Софья про справочник спрашивала? Вобщем, притащил он ей этот проклятый справочник...

Спазмы в горле мешали Тамаре, она говорила сквозь слёзы. Ольга молчала, слушала, боясь последних слов.

— Вобщем, не дала она ему читать. Справочник, прям, из рук вырвала! Говорит, никому не верю, сама хочу увидеть. Ну, про герпес этот. А там чёрным по белому: может привести к уродству! Что тут началось... Она, прям, безумная стала. Пятнами красными пок­рылась. Мы испугались. Вадим за врачом побежал. Я её успокаиваю. Не обязательно, говорю, уродство будет. Может у тебя лёгкая форма. Ничего герпес твой ребенку не сделает. Она не слушает. Ещё пуще заходится. Врачи прибежали, укол ставят — она сопротивляется! Вадим её удержать не может.

— А где она сейчас?!— не выдержала Ольга.

— Увезли. У них какая-то аппаратура новая стоит. Софью на каталку и туда. А я вот сижу,— она от досады хлопнула себя по коленям,— не могу узнать даже, как там Софья!

Ольга откинулась на подушку. От слабости кружилась голова. « Не плачь, Тамар,— тихо попросила Ольга.— Я чуть отдохну и схожу. Подожди немного»... Тамара хлюпала носом, мол, не знает даже, сколько Софье до 36 недель оставалось, а теперь что?

Ольга молчала. Мысли-паучки плели в голове  чёрный дырявый узор. Всё в нём смешалось: серый асфальт под ногами, сердитый тополь, растрёпанный Вадим, обречённые глаза Софьи. Ольга молилась, закрыв глаза. Незаметно слова молитвы кончились. Безвольно скользила Ольга вниз по тёмному коридору, проваливалась в глубокую страшную яму, в темноту. От страха она кричала, пыталась удержаться, найти, за что можно зацепиться. Но яма безжалостно тянула к себе. Вдруг у самого края она увидела Иго­ря. Рядом с ним стоял Вадим, муж Софьи,  а за ними соседский Володька с зелёными сливами в руках. «Их трое,— обрадовалась Ольга, — удержат. Нужно только покрепче схватиться за руки». Она изо всех сил потянулась к ним. И вдруг увидала, как отвернулся от неё и исчез Вадим. «Ему Софью спасать надо!» — мелькнуло в голове. За Вадимом медленно двинулся Игорь. Она кричала, звала его! Но он только отступал всё дальше и дальше от ямы. И тогда Во­лодька, забыв про сливы, потянул к ней тонкую мальчишескую руку в солдатской гимнастёрке. «Ты не сможешь,— стонала Ольга.— Ты ещё ребенок». «Я солдат!»  «Ребёнок-солдат?! — возмутилась она. «Все солдаты когда-то были детьми».  «Но ведь тебя убили! Кто посмел? Разве можно стрелять в детей?!» «Я солдат»,— твёрдо ответил он. «Мальчик мой, ребёнок, сынок!»

— Оля, что с тобой? Оль, ты спишь?

Ольга вздрогнула, яркий свет заставил снова закрыть глаза. «Наверное, я стонала. Тяжелый сон... Соседский Володька так ясно, что осталось тепло от его руки. Неужто вправду  его убили? Боже, откуда зло на свете?... От мужчин? От женщин? А может страшная сила просыпается, когда возникает крен и одно на­чало перевешивает другое? Мы живем в мужском мире. Мама сказала об этом так уверенно. Мужчины правят, строят и... разрушают. Растят и убива­ют. Мужчины воспевают любовь и покупают её. Они создают богинь.0ни растле­вают малолетних... Почему людей не останавли­вают картины разрушения? Почему кровь, гибель, слёзы матерей? …слёзы матерей. Мы приводим их в мир, а в нашей незащищенности они видят неполноценность. Игорь снова  бросил меня»...

 —Оля, — опять тихо позвала Тамара. — Ты слышишь шум в коридоре? Может, про Софью скажут?

— Да, сейчас.

Ольга не успела встать. Дверь резко распахнулась, и влетел Вадим, уже без галстука, ворот ру­бахи расстегнут, нелепый хохолок торчит на затылке, а глаза светились, полыхали счастьем. Ольгу магнитом потянуло вверх, к нему.

— Что там? Вадим, где Софья?

Он споткнулся, едва удержался на ногах, отлетев на середину палаты.

— Да говори, наконец?! — хором набросились женщины.

— Дочка у меня родилась, девчата! Дочка у меня, девочка! Он повторял и  точно вслушивался в собственные слова, а они не исчезли. Вся палата звучала и резонировала: «Дочка у меня... девочка! Дочка!» И ду­шою, глазами, кожей Ольга слушала «дочка... девочка!, снова и снова  постигая смысл сказанного. У неё перехватило дыхание, она смо­трела на Вадима с радостным ужасом, и не могла ничего выговорить. На соседней кровати  ахала Тамара и размахивала руками от избытка чувств. И вдруг неуклю­же толкнула стул новоиспеченному отцу. Тот радостно плюхнулся на него и замотал головой, закивал ею, словно убеждал самого себя. Громко и бе­столково он рассказал об операции, экстренной. И как не хватало крови, и ему перетянули руку жгутом, выкачали с литр. А потом  он сидел под какой-то  дверью. И как врач, выйдя, наконец, из операционной, стала кричать: «Почему посторонний в отделении?» В ту минуту он подумал, что случилось страшное. Но Елена Владимировна, догадавшись по его лицу, о чем он подумал,  в ужасе замахала на него руками: «Да вы что! И не смейте даже! Чудный ребенок! Полтора килограмма — будет жить! Все хорошо. И с мамой вашей всё хорошо».

— Она так и сказала, — повторил Вадим, — будет жить! все хорошо!

— А Софью видел?— испуганно-громко получилось у Ольги.

Вадим  закивал, мол, да, в реанимации сейчас Софья, но это только на три дня, потому что все хорошо.

Ольга откинула голову на подушку. Усталость, словно паралич навалилась на неё. И она старалась не шевелиться. Казалось, любое движение мо­жет вспугнуть изменить случившееся. Вдруг откроется дверь, и медсестра вздохнёт виновато: «Произошла ошибка»... Но дверь не открывалась. Вадим улы­бался все шире и уверенней, потому что он теперь Отец! И незаметно истаяло напряжение. Они заговорили разом, перебивая и не дослу­шивая друг-друга, пытаясь высказать самое важное. Вспомнили, как Софья появилась в палате, как героически переносил Вадим нер­вные срывы жены.

— Да бросьте, нашли героя. Вот пролежать здесь столько месяцев, да с её сердцем, после того, что было... Это второй ребенок у нас. Первый родился двенадцать лет назад, здесь же, со страшным уродством и сразу умер. А она еще настояла, чтоб показали... Каково после этого решиться? 0на до конца не верила, что сможет родить здорового малыша. А тут ещё этот герпес! Вот и сдали нервы, — Вадим с силой отер лицо. — А чего я сижу? Мне ж минералку без газов сказали прине­сти!

  Всё успокоилось к полуночи: затихли шаги в коридоре, ровно сопела Тамара, а к Ольге сон не шёл. Она смотрела в окно, на чёрный контур тополя, стара­лась уловить его сонный шёпот. Ольга и молилась, и улыбалась, думала о чуде, крошечной девочке, появление которой ждали долгих двенадцать лет. Счастливый голос Вадима, каза­лось ещё жил в комнате, и от этого радостное напряжение не покидало её. Ей представлялось лицо Софьи, уставшее и безмерно счастливое.

« Когда человек любит и верит, он всё может выдержать. Сегодня необыкновенный день. Ирочка уехала со своим Димкой и даже не подозревает, как  этот день закончился... и мама тоже».  Из памяти, по невидимой ниточке, выплывали глаза, ли­ца, слова. Опять мысленно она разговаривала с Игорем и безусый Володька вставал перед ней. «Какой огромный день, такой разный! ...И небо над голо­вой, и ветер, сильный встречный ветер во дворе. Имен­но в этот день  моему сыну исполнилось 36 недель. Через несколько минут день истает и прирастет новый, мир неуклонно движется к моменту его  рождения...  Но поче­му ветер? Сильный встречный ветер! А где же «Уютный дворик, тихое окно»?». Тополь сонно пошевелил листьями, и в гуще веток дрогнула крошечная звез­да. «Не бойся, —прошептала Ольга, —я жду тебя, я помогу тебе, ведь я твоя МАМА!»

4.03.2001.

Светлана Макарова