Часто сталкиваюсь с выражением «страх Божий». И в молитвах: «Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое…» И в храме: «Со страхом Божиим и верою приступите»… Выходит, страх Божий — это что-то очень нужное для человека, Бога надо бояться. Но ведь главная христианская заповедь учит нас, что Бога нужно любить. А разве можно любить и бояться одновременно?
Отвечает диакон Игорь Цуканов:
Игорь ЦУКАНОВ диакон
Окончил факультет издательского дела и книжной торговли Московского государственного университета печати (в 1998 году) и богословский факультет Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (в 2019 году). 12 лет работал журналистом, а потом редактором в деловой газете «Ведомости». Был редактором и составителем книг в православном издательстве «Символик». В сентябре 2021 года рукоположен в сан диакона.
Прежде всего договоримся о словах. К глаголу «бояться», как и к «любить», очень трудно приставить императив «нужно». То есть приставить-то можно, а вот заставить себя насильно кого-то бояться или любить не выйдет, как ни старайся. По приказу не любят и не боятся. В то же время и любви, и страху Божию можно постепенно научиться — если отнестись к ним как к чему-то очень важному лично для тебя.
Ясно, что, когда святой Иоанн Златоуст (‡ 407) просил у Бога страха Божия (именно он, согласно преданию Церкви, составил ту самую молитву со словами «Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое»), то он имел в виду что-то нужное и драгоценное. Другое дело, что мы сегодня не воспринимаем страх как что-то позитивное. Это слово из разряда «пугать», «бояться», «трусить» — а что же хорошего, например, в трусости?..
Но, может быть, говоря о страхе Божием, Церковь имеет в виду вовсе не этот пугающий и обессиливающий нас страх, а что-то другое? Ведь многие понятия в Священном Писании используются не в прямом значении, а в переносном — чтобы мы по ассоциации со знакомыми нам понятиями лучше поняли, о чем речь.
Будем разбираться.
Тезис 1. Согрешив перед Богом, человек начинает Его страшиться.
Приступая к знакомству с Библией, мы очень скоро наталкиваемся на понятие страха. Причем как раз перед Богом. Первозданный человек Адам испытывает этот страх после того, как он сам и его жена (позже получившая имя Ева) нарушают Божий запрет и съедают плод с древа познания добра и зла.
И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая. И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: [Адам,] где ты? Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся (Быт 3:8–10).
Страх перед Богом как бы смешивается у Адама со стыдом из-за того, что он наг, обращает внимание один из отцов Древней Церкви блаженный Августин (354–430 по Р. Х.). Но это следствие Адамова заблуждения, говорит святой: разве мог тот «быть неугодным Богу нагим, каковым Бог Сам сотворил его»! Так и всякому «заблуждающемуся свойственно считать, будто неугодное ему неугодно также и Богу», замечает Августин.
На самом-то деле Адам «убоялся… вследствие преступления», то есть из-за того, что преступил заповедь Божию, объясняет святитель Иоанн Златоуст. Страх родился как результат греха. А стыд стал просто симптомом той внутренней болезни, которая поразила Адама: не поверив Богу и разрушив из-за этого отношения с Ним, он стал воспринимать Бога как кого-то чужого, постороннего, смотрящего на него извне недобрым, осуждающим взглядом. Бог, сотворивший Адама и Еву для полноты жизни, любви и радости, беспрестанно о них заботившийся и учивший их добру, после грехопадения вдруг стал казаться им недобрым и чужим. Грехопадение — вот в чем была причина их страха!
Страх в привычном нам смысле — это и есть ощущение своей «наготы», незащищенности, уязвимости, в конечном счете смертности. Ведь, отпав от Бога — Источника вечной жизни, человек стал смертным (о чем Господь Адама заранее предупреждал: …от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь; Быт 2:17). Любая опасность — а после грехопадения в известном смысле опасным для человека стал весь мир, и даже сами люди друг для друга, — любая угроза вызывает в человеке страх смерти. К сожалению, и Самого Бога человек нередко склонен воспринимать как угрозу. Так же, как стал воспринимать Его после грехопадения наш общий предок Адам.
Страх перед Богом — это страх грешника, подспудно осознающего свою вину.
Чего же именно боится этот грешник?
Тезис 2. Грешник боится прогневать Бога. Но Бог не гневается, а учит.
В Священном Писании нередко можно встретить понятие, близкое к «страху Божию», — «гнев Господень». Во многих книгах Ветхого Завета* Бог именуется гневным мстителем за грех и неправду, Который рано или поздно обрушивает Свою ярость на беззаконников. Вот лишь один из многих библейских фрагментов, в которых говорится о гневе Божием: Господь есть Бог ревнитель и мститель; мститель Господь и страшен в гневе: мстит Господь врагам Своим и не пощадит противников Своих. Господь долготерпелив и велик могуществом, и не оставляет без наказания; в вихре и в буре шествие Господа, облако — пыль от ног Его. Пред негодованием Его кто устоит? И кто стерпит пламя гнева Его? Гнев Его разливается как огонь; скалы распадаются пред Ним (Наум 1:2–3, 6).
Кажется, со страхом Божиим теперь все ясно: это как раз и есть опасение навлечь на себя гнев Бога. Если Бог в гневе так страшен, то, конечно, Его нужно бояться!
Но никто из толкователей Священного Писания не мыслил об этом так прямолинейно. Напротив, весь личный опыт святых свидетельствует, что Бог… не гневлив и не мстителен! Он вообще не подвержен никаким страстям, а долготерпелив и многомилостив (Пс 102:8). Он не желает смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был (Иез 33:11).
«Бог не радуется и не гневается, ибо радость и гнев суть страсти. Нелепо думать, чтобы Божеству было хорошо или худо из-за дел человеческих» — эти слова преподобного Антония Великого (‡ 356) повторяли в том или ином виде многие святые на протяжении всей истории христианства.
А самое точное, самое бесспорное, самое христианское высказывание о нашем Творце, в верности которого лично убедились тысячи поколений верующих, вообще противоположно всякому понятию о гневе: по слову апостола Иоанна, Бог есть любовь (1 Ин 4:8). «Гнев Божий» в понимании христиан — всего лишь иносказание, которое используется библейскими авторами, чтобы объяснить, как Бог относится к человеческому греху (подробнее о «гневе Божием» можно узнать из этой статьи «Фомы»).
Еще в X веке до Р. Х. царь Соломон произнес знаменитую фразу: Начало мудрости — страх Господень. Этими словами открывается библейская Книга Притчей Соломоновых (Притч 1:7), а если прочесть еще немного дальше, то становится ясен и смысл: главная жизненная задача человека — всячески избегать греха. Сын мой! если будут склонять тебя грешники, не соглашайся, — обращается автор книги к своему слушателю. — Если будут говорить: “иди с нами, сделаем засаду для убийства, подстережем непорочного без вины… наберем всякого драгоценного имущества, наполним домы наши добычею…” — сын мой! не ходи в путь с ними, удержи ногу твою от стези их, потому что ноги их бегут ко злу и спешат на пролитие крови. <…> Таковы пути всякого, кто алчет чужого добра: оно отнимает жизнь у завладевшего им (Притч 1:10–19).
Последние слова напрямую касаются «гнева Божия». Кто не слушает Божественную Премудрость, то есть игнорирует заповеди, легко и не задумываясь грешит, тот неизбежно наживет себе неприятности. Но наживет их он себе — сам. Соломон говорит от лица Божественной Премудрости: Я звала, и вы не послушались; простирала руку мою, и не было внимающего; и вы отвергли все мои советы, и обличений моих не приняли. За то и я посмеюсь вашей погибели; порадуюсь, когда придет на вас ужас… как буря, и беда, как вихрь, принесется на вас; когда постигнет вас скорбь и теснота. Тогда будут звать меня, и я не услышу; с утра будут искать меня, и не найдут меня. За то, что они возненавидели знание и не избрали для себя страха Господня… (Притч 1:24–29).
Обратите внимание: «ужас» и «беда», «скорбь» и «теснота» придут сами как естественные последствия греховного поведения человека. В очень похожих словах об этом скажет тысячу лет спустя апостол Павел: …по упорству твоему и нераскаянному сердцу, ты сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, Который воздаст каждому по делам его: тем, которые постоянством в добром деле ищут славы, чести и бессмертия, — жизнь вечную; а тем, которые упорствуют и не покоряются истине, но предаются неправде, — ярость и гнев. Скорбь и теснота всякой душе человека, делающего злое… Напротив, слава и честь и мир всякому, делающему доброе… (Рим 2:5–10).
«Ярость и гнев» Божий проявятся только в том, что Он не станет совершенно предотвращать последствий греховного поведения человека. Святитель Иоанн Златоуст заостряет внимание на выражении «сам себе собираешь гнев»: это значит, по его словам, «что виновником гнева служит не судия, а сам подсудимый. Сам ты, говорит [апостол], собираеши себе, а не Бог тебе. Он сделал все, что было нужно, дал тебе способность распознавать доброе и недоброе, явил долготерпение, призвал к покаянию, угрожал страшным днем, всем привлекая тебя к покаянию. Если же ты остаешься непреклонным, то собираеши себе гнев в день гнева…».
Всё Писание, от Ветхого Завета до Откровения Иоанна Богослова, на разные лады говорит о том, как люди слушались Бога — и Он благоволил им, а когда забывали о Нем, впадали в разные жестокости, непотребства и несправедливости — тут-то и начинались поражения в войнах, эпидемии, разрушались города, гибли дети...
Конечно, Бог и в этом случае не стоит в стороне от человеческих бед. Он не только долготерпит человеческие безобразия и заранее призывает грешников покаяться (как напоминает Златоуст). В определенный момент человеческой истории Он Сам входит в земной мир, становится Человеком и лично переживает всю боль и ужас падшего мира — вплоть до страшной казни на Кресте. Это предмет отдельного разговора, и он на страницах «Фомы» уже много раз велся (например, в этой статье). Мы же подчеркнем еще раз: человек часто страшится Бога только потому, что боится последствий своего собственного безобразного поведения. То есть боится, строго говоря, не Бога, а наказания (от слова «наказ», «научение») — тех событий, которые Бог не предотвращает, чтобы научить человека соотносить свои поступки с их последствиями. Чтобы человек увидел собственными глазами: вот это — зло, и оно приносит свои горькие плоды…
Получается, страх Божий — это иносказательное выражение? Бояться надо не Бога, а греха, точнее его разрушительных последствий — об этом мы просим Бога в молитве?
Тезис 3. Страх перед Богом естественен, когда это страх благоговейный.
Однажды несколько деревенских парней, живших на берегу большого озера, отправились на ночь глядя ловить рыбу. Другого занятия в жизни у них не было, и от того, сколько рыбы они поймают, зависело, будет ли им наутро чем кормить семьи. Они расселись по двум лодкам, вышли на глубину, расставили сети — и притихли в ожидании.
За ночь сети осматривали несколько раз и забрасывали снова, чуть отойдя в сторону. И снова. И опять. Очень редко такое происходило, но сегодня был тот самый случай: за всю ночь — ни одной рыбины! Словно вся рыба ушла к другим берегам. Последний раз сети выбрали перед самым восходом — и стали молча сворачивать, укладывать в лодках. Все хмурились. На усталость от бессонной ночи накладывалось ожидание голодного безрадостного дня.
Когда лодки уже обсыхали на прибрежных камнях, а рыбаки вымывали из сетей тину и ил, к ним приблизился человек, с которым они уже успели свести знакомство раньше, в окружении двух–трех десятков мужчин и женщин из ближайших поселений. Это был Иисус, учитель закона и знаменитый проповедник. Иисус подошел к старшему из рыбаков — Симону и попросил оказать ему услугу: разрешить ему войти в лодку и отвезти его метров на двадцать от берега, чтобы оттуда, с озера, Иисус мог обратиться к людям с проповедью. По утрам с озера на берег дул небольшой ветер, и слова проповедника из лодки можно было хорошо слышать на берегу. Лодка уже почти высохла, глаза слипались, пора было домой. Но отказывать Иисусу — доброму и приветливому человеку, к тому же с удивительным даром слова, — не хотелось.
Спустя час проповедь была окончена, люди на берегу стали расходиться, можно было грести обратно. Но тут Иисус снова обратился к Симону: отплыви на глубину и закиньте сети свои для лова. Вот уж это было совершенно лишнее! Целую ночь они провели в лодках — и все зря, а нынче, при ярком солнце — кто же поймает рыбу сейчас? Но было не то в словах, не то в интонации Учителя что-то такое, что проще было исполнить, чем спорить. Не высаживая Иисуса, Симон отвел лодку подальше от берега, вздохнул и забросил сети…
И вдруг случилось нечто необъяснимое. Почти физически Симон ощутил, что сети полны рыб. Наполнились мгновенно! Он стал тянуть — и понял, что ошибки нет: сети тяжелые и упругие, в них бьется рыба. Много рыбы! Одному даже не вытянуть. Симон крикнул – и остальные пришли на помощь: Иаков, Иоанн, брат Симона Андрей. Рыбы было столько, что залатанные сети местами прорывались, а перегруженные лодки начали зачерпывать воду!
Еще не способные осознать случившееся, братья налегли на весла, тяжелые лодки медленно поворотили к берегу. А Симон… Еще минуту назад он вместе со всеми кричал, тянул изо всех сил, перегибался через борт, бросал тяжелую скользкую рыбу на дно лодки — сначала своей, потом другой… А теперь его внезапно накрыла волна ужаса. Ужаса от этого лова рыб. От ясного и четкого сознания, что вся эта рыба — многие десятки, сотни рыб — наполнила воду под лодкой мгновенно, за какую-нибудь секунду, по слову одного человека... Человека ли?.. Кто он, этот Иисус?..
Лодка толкнулась о берег, а сердце Симона колотилось в неизъяснимом страхе. И само собой вырвалось: «Выйди от меня, Господи. Я человек грешный».
Иисус мягко ответил: «Не бойся. Ты хороший рыбак; а теперь будешь ловить человеков».
…Этот эпизод из Евангелия от Луки (Лк 5:1–11) как-то не очень вписывается в концепцию «нестрашного Бога». В Симоне — будущем апостоле Петре — соприкосновение с Божественной властью Господа Иисуса Христа рождает самый неподдельный ужас.
Вспомним событие Преображения на галилейской горе Фавор*. Евангелист Матфей рассказывает: поднявшись на гору, Иисус преобразился пред ними [перед апостолами. — Прим. авт.]: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу: Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии. Когда он еще говорил, се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте. И, услышав, ученики пали на лица свои и очень испугались. Но Иисус, приступив, коснулся их и сказал: встаньте и не бойтесь (Мф 17:2–7).
Пусть ученики пугаются не Самого Иисуса, а голоса, но ведь и голос этот принадлежит Богу: Бог Отец свидетельствует о Своем Сыне. И для апостолов это страшно.
Можно вспомнить еще эпизод, когда Господь Иисус словом успокаивает бурю на Геннисаретском озере, — и это тоже вызывает в учениках страх: и убоялись страхом великим и говорили между собою: кто же Сей, что и ветер и море повинуются Ему? (Мк 4:41) За несколько минут до того ученики страшились самой бури, а теперь, когда она укрощена, их пугает уже другое — явление сверхчеловеческой силы, которую невозможно было подозревать в Человеке Иисусе; внезапное свидетельство Его Божественной власти управлять природой.
Апостолы боятся явления силы Божией. Она страшна не потому, что чем-то им угрожает (вовсе наоборот). А потому, что раскрывает им Иисуса как Того, Кто неизмеримо выше их, чья сила необъяснима, непредсказуема, неподконтрольна. Это ощущение вопиющей несоразмерности, собственной малости перед лицом Божиим — оно и вызывает естественный страх. Внезапно ты осознаешь себя бесконечно малым перед Кем-то бесконечно большим. Чувствуешь себя почти невесомым, стремящимся к нулю — перед Тем, Кто есть настоящая Жизнь в ее максимальной, беспредельной полноте.
Апостолы, скорее всего, не понимали до конца, кто такой Иисус. Они знали Его как учителя, пророка, целителя, но всё это были свойства человеческие. А в те моменты, когда ход событий заставлял их усомниться: только ли человек Иисус, им бывало по-настоящему страшно. Так бывает страшно иногда во сне, когда, открывая хорошо знакомую дверь в одну из комнат нашей собственной квартиры и делая шаг внутрь, мы внезапно «проваливаемся» в совершенно иную реальность.
Представьте, что мы лично встретились с Владыкой всякой твари, Создателем Вселенной, Судьей всякому нашему слову, намерению и мысли, с не имеющим возраста и стоящим над временем, с Вечной Истиной — такое рассуждение предлагал в одной из своих проповедей о страхе Божием святитель Лука (Войно-Ясенецкий) (1877–1961). Трепет — это самое мягкое из возможных описаний эмоции, которая должна возникнуть у человека, встретившего живого Господа…
И в то же время этот бесконечно великий и предвечный, несоразмерный человеку и всемогущий Бог — наш любящий Отец. Это Тот, кто любит человека больше, чем его родные мать и отец, чем его собственные дети. Это Тот, кто готов прощать человеку его ошибки и даже сознательные грехи не до семи, но до седмижды семидесяти раз (Мф 18:22) — почти бесконечно! Перед лицом Божиим ты, казалось бы, бесконечно мал, но для Бога ты значишь очень и очень много!
И страх перед таким Существом, безмерно тебя любящим и всю жизнь мягко направляющим тебя в сторону правды и света, — это уже, конечно, не только страх. Для этого чувства есть гораздо более подходящее название — благоговение. Это страх Божий, но не страх перед Богом.
Тезис 4. Страх перед Богом — первая ступенька лестницы, возводящей к сыновней любви.
Ещё в VI веке палестинский святой авва Дорофей описал три типа мотивации, исходя из которой, люди могут выстраивать свои отношения с Богом. Мы можем относиться к Богу как рабы, наемники или дети. Более того, многие верующие, двигаясь по пути христианской веры, поочередно преодолевают эти ступеньки одну за другой.
Главная мотивация раба — страх. Раб боится наказания, хозяйского гнева, побоев, смерти — и именно этот страх перед грозным и могущественным хозяином заставляет его работать как следует.
Мотивация наемного работника тоже связана со страхом: он опасается получить отставку, постоянно беспокоится о том, как бы угодить работодателю, а главное — получить заработанное. Страшный сон наемного работника — ситуация, описанная в евангельской притче о неверном управителе: когда хозяину доносят, что нанятый им управитель расточает его добро, и он отстраняет его от дел (Лк 16:1–9). Поскольку над любым наемным работником всегда висит угроза отставки, главной его задачей становится заработать хорошую репутацию, заслужить хозяйское доверие.
Но есть еще третий тип отношений с Богом, до которого человек может дорасти, — сыновство.
Ни страх наказания, ни угроза увольнения не являются для сына основополагающими факторами. Отец для него не хозяин и не работодатель, и, когда герой еще одной евангельской притчи, промотавший причитавшуюся ему долю отцовского наследства, возвращается к отцу с мыслью напроситься хотя бы в наемные слуги, тот не дает ему даже высказать эту просьбу (Лк 15:11–32). Сын, хотя бы и провинившийся, может быть принят только как сын. Ведь отношения сына с отцом определяются уже не страхом, а совсем другой субстанцией — любовью. Хорошему сыну хочется доставлять отцу радость, делать отца счастливым, и именно это движет всеми его поступками.
Если описывать историю взаимоотношений человечества с Богом предельно схематично, то можно сказать, что ветхозаветное благочестие опиралось в основном на первые два типа отношения к Богу: рабское и наемническое. Потому и страх Божий для «ветхозаветного» сознания — это прежде всего неукоснительное исполнение предписаний, строгий самоконтроль в расчете как минимум избежать наказания, а как максимум — получить от Бога «награду». Заручиться Его благословением, прожить долгую благополучную жизнь, увидеть внуков и правнуков и уйти из жизни, «насытившись днями», как древние праведники Авраам, Исаак и Иаков…
А вот Новый Завет делает акцент на сыновнем отношении к Богу. Сердцевина Нового Завета, Евангелие свидетельствует, что отношения трех Лиц Святой Троицы — Отца, Сына и Святого Духа — построены на взаимной любви. Отец любит Сына и всё дал в руку Его (Ин 3:35), то есть доверил возлюбленному Сыну вести к спасению всё творение, весь мир, говорит Иисус Христос. И Сын отвечает на эту любовь и доверие: …Я люблю Отца и, как заповедал Мне Отец, так и творю (Ин 14:31). Любовь раскрывается в Евангелии как основа взаимоотношений Лиц Божественной Троицы, но и всего мира — поэтому учеников Своих Господь тоже призывает к любви. И друг ко другу: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга (Ин 13:34). И к Богу, возлюбить Которого предписывает самая первая заповедь: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим (Мф 22:37).
Страх перед Богом может стать первой ступенькой, шагнув на которую, человек научится со временем мыслить о Боге как об Отце. Может, конечно, он этой ступенькой и не стать. В истории взаимоотношений человечества с Богом всегда были перемешаны обе модели — и «ветхозаветная», и «новозаветная». И в древние, дохристианские времена встречались люди, искавшие с Богом живых и близких отношений и служившие Ему, что называется, не за страх, а за совесть. Можно вспомнить, как бесстрашно Авраам спорил с Богом за Содом, прося не уничтожать этот город, если среди его жителей найдется пятьдесят, или сорок пять, или сорок, или даже тридцать, или только двадцать, а может быть, всего десять праведников (см.: Быт 18:23–32). И сегодня, в христианскую эпоху, сплошь и рядом сталкиваешься с «ветхозаветным» восприятием Бога и религии, когда главным «аргументом» в пользу личной молитвы или посещения храма становится страх, как бы не угодить в ад (этот «аргумент» приводит, например, Иудушка в «Господах Головлевых» Салтыкова-Щедрина, но его до сих пор можно услышать и в проповедях некоторых современных священников).
Несомненно одно: Новый Завет призывает христиан относиться к Богу как к Отцу, а не как к жестокому властителю или работодателю. В первых же словах той молитвы, которой Господь Иисус научил Своих учеников, происходит радикальное переосмысление древней традиции. Отче наш, сущий на небесах… Если прежде к Богу обращались как к господину или царю, то Христос учит нас видеть в Нем прежде всего нашего общего Отца, обращал внимание протопресвитер Александр Шмеман (1921–1983).
И заповедь призывает христианина научиться любить этого Отца.
Но как человеку научиться любить Бога, Который совершенно ему иноприроден? Который бесконечно выше и значительнее его? Действия Которого нельзя смоделировать и заложить ни в какие прогнозы?
Эти вопросы останутся безответными, пока мы не обратим внимание на один важный момент: подлинная любовь не стремится ничего контролировать, прогнозировать или «уравнивать». Она не смущается тем, что объект любви может очень сильно отличаться от самого любящего. Апостол Павел, перечисляя свойства любви, говорит, что она не завидует… не превозносится, не гордится… не ищет своего (1 Кор 13:4, 5). То есть можно любить того, кто сильнее и значительнее тебя, — и не завидовать ему. Можно любитьтого, кто намного тебя слабее, — и не превозноситься.
Замечательный богослов и филолог Сергей Аверинцев (1937–2004) однажды проницательно заметил, что человеческая семья есть плод соединения в любви двух совершенно разных, не похожих друг на друга существ, и чем больше между ними различий, чем длиннее путь к взаимному узнаванию, тем крепче может быть союз. «Мужчина должен соединиться с женщиной и принять ее женский взгляд на вещи, ее женскую душу — до глубины своей собственной мужской души; и женщина имеет столь же трудную задачу по отношению к мужчине, — пишет Аверинцев. — Мужчина и женщина, создающие новую семью, должны прийти непременно из двух разных семей, с неизбежным различием в навыках и привычках, в том, что само собой разумеется — и заново привыкать к перепадам, к чуть-чуть иному значению для элементарнейших жестов, слов, интонаций. Вот чему предстоит стать единой плотью».
Различие между Богом и человеком гораздо значительнее, чем между мужчиной и женщиной. Но, если продолжить рассуждать в логике Аверинцева, это различие совершенно не обязательно должно быть препятствием для их взаимной любви, скорее даже наоборот. Более того, Христос в Евангелии неоднократно свидетельствует о любви Бога к людям (таким, казалось бы, примитивным и малозначительным с точки зрения Его величия!). И не только словами свидетельствует — а Сам идет на Крест, умирает мучительной смертью ради их спасения! Об этом говорит апостол Павел: Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками (Рим 5:8).
И если Бог с такой любовью, с таким самопожертвованием относится к человеку, неужели человеку, со своей стороны, невозможно полюбить Бога?
Тезис 5. Страх Божий не мешает любить Бога. Это две стороны одной медали.
Святые отцы подчеркивали: любовь — это не чувство (в отличие от симпатии или влюбленности), а движение воли человека. Каждый волен выбирать, как ему относиться к тому или иному человеку, причем даже тогда, когда этот человек ему неприятен. Я могу не симпатизировать соседу по лестничной клетке, если у него вздорный характер или неопрятный вид, или он любитель допоздна слушать громкую музыку, и тем не менее в моих силах заставить себя относиться к нему с любовью. Я могу сходить для него за лекарствами, если он заболел. Могу пропустить мимо ушей его замечание. Да просто взять и помочь ему выгрузить из машины яблоки, привезенные с дачи. Я могу стараться относиться к нему по-человечески — так, как хотел бы, чтобы относились ко мне. И это будет проявлением любви. Ведь так и учит Господь: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф 22:39).
Но что мешает мне отнестись с любовью в этом же смысле к Богу? Да, Бог несоразмерно выше и больше человека, но значит ли это, что я не могу отнестись к Нему с любовью? Ведь Христос говорит: Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня (Ин 14:21). Значит, любить Христа означает руководствоваться в своей жизни Евангелием. Осознание и даже личное опытное переживание величия Божия, Его разительного превосходства над человеком никак не мешает тому, чтобы стараться жить по Евангелию. Яркий пример тому — апостол Павел, который стал христианином и апостолом после того, как пережил сверхъестественную (и, наверное, испугавшую его) встречу со Христом по дороге в Дамаск.
Следование заповедям Божиими есть проявление любви к Богу. И по мере того как человек идет путем Евангелия, стараясь постигать Христа и следовать за Ним, в нем возрастает любовь — и не только к Богу, но и к людям, и к ближним, и к дальним, и к друзьям, и к врагам даже, потому что любовь, по слову апостола Павла, не ищет своего (1 Кор 13:5), а значит, не делит на «чужих и своих». А по мере того как возрастает любовь, уходит страх перед Богом. Бог перестает восприниматься как неведомая грозная сила, повелевающая стихиями, и все больше и больше Он воспринимается как Кто-то живой и близкий, Сам называющий нас Своими друзьями (Ин 15:15) и братьями (Ин 20:17). Это Бог вéдомый и близкий, с Которым у человека возникают живые и близкие отношения.
И когда человек начинает дорожить этими отношениями, в нем рождается то самое благоговение — страх, как бы эти отношения со Христом не потерять, не испортить, не предать. Как пел Владимир Высоцкий:
…Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
И это тоже страх, но боится человек не Бога, а самого себя, вернее своей неспособности пребывать на той высоте, которая задана Евангелием. Не случайно апостолы на Тайной Вечере, услышав, что один из них предаст Христа, один за другим стали спрашивать у Него: не я ли, Господи? (Мф 26:22). Невозможно быть уверенным в том, что своими же руками не порвешь эту «волшебную невидимую нить». У христиан всегда перед глазами образ апостола Петра: уж как он был уверен в том, что даже под страхом смерти никогда не отречется от любимого Учителя, а прошло несколько часов — и он сам не заметил, как отрекся.
Именно отсюда, из так хорошо знакомых всякому периодов малодушия и охлаждения в вере рождается христианское покаяние и плач о своей «немощи, доказанной бесчисленными опытами», как писал святитель Игнатий (Брянчанинов) (1807–1867). Но отсюда же — из искреннего стремления к Богу и желания никогда с Ним не расставаться — рождается и страх Божий: осторожность в словах и рассуждениях, недоверие к себе, постоянное стремление расслышать и исполнить волю Божию.
Замечательный духовный писатель XX века Сергей Фудель (1901–1977) называл страх Божий «особой пробой на золоте христианства, по которой его никогда ни с чем не спутаешь и по которой всегда можно отделить от него всякое не истинно христианское учение». «Человека, чье сердце ранено любовью к Богу, — сам страх потерять его ведет за собой, — писал Фудель. — Ведь первоначальный толчок любви в обретенной вере подобен малому лучу, и ощущающий его не смеет и не должен, из-за духовной осторожности, даже и называть его настойчиво — любовью. Любовь надо доказать, а не преждевременно утверждать себя ее имеющим».
Страх наказания, вечных мук является, по Фуделю, первым двигателем, заставляющим человека исполнять заповеди. Но, по мере того как человек идет этим путем, этот «новоначальный» страх уступает место «совершенному» страху — потерять, «огорчить любовь Любимого». Такой страх Фудель называет «по существу той же любовью — одним из лучей ее многоцветного спектра».
Апостол Иоанн Богослов — тот самый, который сказал, что Бог есть любовь, — сделал еще одно важное наблюдение о взаимосвязи любви и страха. Заключается оно в том, что страх и любовь не уживаются вместе: в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви (1 Ин 4:18).
Любовь и страх (в его житейском понимании) действительно вещи несовместимые: любовь активна, она всегда проявляется в действии, а страх парализует.
Страх часто свидетельствует о наличии в человеческой душе определенных страстей — духовных язв, червоточин, не позволяющих любить до конца. Например, навязчивый «рабский» страх наказания, ужас при мысли об аде может свидетельствовать о том, что человек закрыт от Бога и настолько замкнут на себе самом, что уже не способен почувствовать благодать Божию — благое, целительное воздействие Господа на его душу. Психология «раба» исключает любовь к «хозяину», ведь «раб» всегда живет под страхом наказания и все силы его души «работают» на то, чтобы избегнуть его. Иной христианин так боится ада, что только о нем постоянно и думает, а вовсе не о Христе Спасителе. Свидетельство Господа, что Он пришел взыскать и спасти погибшее (Лк 19:10), остается вне поля зрения такого человека.
Так же и невротический страх «не заслужить» милость Божию, навязчивое стремление «заработать» себе спасение, убедить Бога в своем «благочестии» могут быть свидетельствами чрезвычайно гордого сердца. Такой человек остро нуждается в том, чтобы его «ценили по заслугам», он и сам постоянно себя оценивает, сосредоточен на себе — откуда же тут взяться любви к Богу!
Поэтому Христос на протяжении всего евангельского повествования постоянно обращается к самым разным людям с воодушевляющим призывом: «Не бойся!» (напр., Мк 5:36, Лк 5:10, Лк 8:50 и много других эпизодов).
И интересно, что только наличие у человека «правильного» страха Божия — того, о котором пишет Фудель, — избавляет от всех других страхов.
От страха перед обстоятельствами — потому что для человека, доверившего всю свою жизнь Богу, не бывает случайных обстоятельств, а из руки Божией он готов принять всё.
От страха перед людьми — потому что для христианина нет ничего страшнее, чем нарушить волю Божию. И когда первосвященники пытались запретить апостолам учить о имени Иисуса, те ответили безбоязненно: судúте, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога? Мы не можем не говорить того, что видели и слышали (Деян 4:18,19–20).
От страха совершить ошибку — потому что все ошибки, совершенные человеком по неведению, Господь исправит. Как писал в своей «Исповеди» блаженный Августин: «я думал… — и Ты был со мной; я вздыхал — и Ты слышал меня; меня кидало по волнам — и Ты руководил мною; я шел широкой мирской дорогой, но Ты не покидал меня».
От страха смерти — потому что для христианина, как для апостола Павла, и жизнь — Христос, и смерть — приобретение (Флп 1:21).
Только одного боится христианин — как бы ему самому не отступиться от Христа сознательно, как бы не отречься от Евангелия, как бы не променять драгоценный страх Господень на какой-то другой страх, страх «мира сего», обманчивый и все преувеличивающий. И если этот страх Божий в человеке присутствует, значит, присутствует в нем и любовь.
Источник: https://foma.ru/vozlyubi-gospoda-boga-tvoego-i-bojsya-ego.html
