6 сентября 1950 года, после четырех месяцев и недели следствия, Особое Совещание при министре Государственной Безопасности Союза ССР приговорило Ивана Михайловича Крестьянкина к «заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на СЕМЬ лет» по статье 58.10 ч.1 — за антисоветскую агитацию. Еще через месяц, 10 октября, отец Иоанн был отправлен этапом для отбытия срока наказания в Каргопольлаг МВД, на станцию Ерцево Северной железной дороги.
- Часть первая: https://kubanpravoslavnaya.ru/text-war-history/sledstvennoe-delo-arhimandrita-ioanna-krestyankina-chast-1-arest-i-sledstvie/
Справка, выданная в Лефортово заключенному И.М. Крестьянкину
После вынесения приговора отца Иоанна отправили в Лефортово, где измученному четырьмя месяцами тюрьмы, допросов и пыток человеку, которого еще за 10 лет до этого не взяли в армию из-за очень плохого зрения, выдали следующую справку:
«СПРАВКА
Дана санчастью Лефортовской тюрьмы НКГБ СССР в том, что при освидетельствовании состояния здоровья заключенного 1910 г. р. Крестьянкина Ивана Михайловича оказалось, что он практически здоров, к физическому труду годен».
Это значило, что отец Иоанн мог быть направлен на любые работы, в том числе на лесоповал.
Воспоминаний отца Иоанна об этом периоде его жизни не сохранилось. Сколько-нибудь объективную картину можно составить по воспоминаниям других узников Каргопольлага того времени. Вот что вспоминает В.Р. Кабо:
«Лесоповал — вот главное, чем занимались невольные обитатели Каргопольлага. На десятки, быть может, сотни километров от Ерцева тянулись в разных направлениях, через леса и топи, нити железных дорог, а к ним, как бусины, были привязаны ОЛПы — отдельные лагпункты — обнесенные высокими заборами жилые зоны, с бараками для заключенных внутри. Вокруг каждого такого ОЛПа разбросаны были делянки, где пилили, валили и разделывали лес, где заготовленный лес трелевали к железной дороге и там грузили на платформы. Это был тяжелый физический труд, все больше ручной»[1].
Работал ли отец Иоанн на лесоповале? Сведений об этом не сохранилось. Возможно, работал 2–3 месяца, на износ, пока находился в Ерцево. В какое время его отправили из Ерцево на ОЛП 16 — неизвестно. Это было в конце 1950 или в начале 1951 года. Только с ОЛП 16 наладилась регулярная переписка отца Иоанна с духовными чадами. Большая часть писем отца Иоанна из заключения[2] сохранилась, по ним отчасти можно составить представление о его жизни в лагере.
Большая часть писем отца Иоанна из заключения сохранилась, по ним можно составить представление о его жизни в лагере
Самое раннее из датированных писем — от 30 марта 1951 года — отправлено с ОЛП 16. Отец Иоанн пишет:
«Дорогие мои: М[атрона] Г[еоргиевна] и Г[алина] В[икторовна][3]! Шлю вам Божие благ[ословение] и сердечный привет. Спешу, дорогие мои, выразить вам искрен[нюю] сердечн[ую] благодарность за всё-всё доброе, сделанное вами в тек[ущем] месяце. Три посылки и з[аказная] бандероль получ[ены] полностью и своевременно. В этом добром деле проявлена посильная любовь к ближнему в минуты ощущения им крайней нужды, т.е. тогда, когда требовалась моральная и материальная поддержка со стороны других сочувствующих людей. За все ваши труды Господь воздаст вам сторицею. До мая м[еся]ца убедительно прошу вас мне больше ничего не присылать, т.к. всё необходимое у меня имеется».
О том, что приходилось примерно в те же годы переживать на ОЛП Каргапольлага, вспоминает сценарист Валерий Семёнович Фрид:
«Кормежка и на нашем благополучном лагпункте была никудышная: жиденькая кашка из гороха или же из магара, несортового проса, суп из иван-чая — изобретение отдела интендантского снабжения… В суп закладывалась и крупа — ‟по нормам ГУЛАГа”: ‟Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой” — так описывал это блюдо лагерный фольклор. По тем же нормам зеку раз в день полагалось мясо или рыба. Чаще всего это был маленький, с пол-спичечного коробка, кусочек соленой трески. А если ни трески, ни мяса на складе не было, заменяли крупой: сколько-то граммов добавляли в кашу»[4].
Портрет отца Иоанна, созданный в лагере заключенным художником
В письмах отца Иоанна из заключения содержится немало бытовых просьб, но они практически никогда не касаются пищевых продуктов. В том же письме от 30 марта 1951 года отец Иоанн пишет:
«Сообщите о возможности присылки заказным наложен[ным] платежом 500–1000 л. (т.е. сколько только представится возможным) копиров[альной] бумаги для бухгалтерии, с прилож[ением] счета для оплаты. Прошу прощения за подобного рода нагрузки, которыми утруждать вас больше не стану, т.к. выполнение их требует много сил и времени. За всё сделанное уже вами я остаюсь в большом долгу, который не знаю и когда, и чем я буду погашать. Точный адрес, по которому следует послать к[опировальную] бумагу, конечно, хорошего качества, я должен сообщить вам по получении от вас ответа о возможности её купить. Обо всем этом просил меня гл[авный] бухг[алтер] нашего учреждения, т.к. в этом вспомогат[ельном] канц[елярском] материале ощущ[ается], ввиду отсутствия его в продаже на месте, недостаток, а расходуется его довольно много…
Сплетите один шнурочек и пришлите вместе с изображ[ением] (речь идет о нательном крестике). В настоящее время я здоров, и у меня всё обстоит благополучно, чего от души желаю вам и всем-всем знакомым и помнящим меня н[едостойно]го».
Из этого письма можно сделать вывод, что в то время отец Иоанн уже был сотрудником лагерной бухгалтерии. Что значила для заключенного работа не на лесоповале, становится ясным из воспоминаний В.Р. Кабо:
«Хотя и мне пришлось испытать [в Ерцево] тяжесть труда на лесоповале в зимние морозы, от зари до зари, — все же большую часть отмеренного мне срока я провел в иных условиях. И это, вероятно, решилось в тот день, когда я вступил на землю 16-го лагпункта и тут же был направлен в барак для административно-технического персонала»[5].
В бараке для административно-технического персонала юноша-студент Владимир Кабо и познакомился с отцом Иоанном, о котором оставил подробные воспоминания. Свидетельство очевидца дает ясное представление о том, каким был и как жил отец Иоанн в Каргапольлаге.
Из воспоминаний Владимира Рафаиловича Кабо (1925–2009)[6]
Барак наш был таким же, как и другие. Внутри, по обеим сторонам длинного прохода, — двухэтажные нары-вагонки, тумбочки между ними. Под потолком — голые электрические лампочки, черная тарелка радиорепродуктора — голос Москвы звучал почти непрерывно.
В этой обстановке… я и встретил впервые Ивана Михайловича Крестьянкина. Я навсегда запомнил, как он шел своей легкой стремительной походкой — не шел, а летел — по деревянным мосткам в наш барак в своей аккуратной черной куртке, застегнутой на все пуговицы. И обликом, и поведением он резко отличался от остальных заключенных. У него были длинные черные волосы — заключенных стригли наголо, но администрация разрешила ему их оставить, — была борода, в волосах кое-где блестела начинающаяся седина. Его бледное тонкое лицо было устремлено куда-то вперед и вверх. Особенно поразили меня его глаза — вдохновенные глаза духовидца…
Особенно поразили меня его глаза — вдохновенные глаза духовидца
Иван Михайлович — так звали его в нашем лагерном быту, так звал его и я — поселился рядом со мной, на соседней ‟вагонке”. Мы быстро и прочно сблизились, и я узнал, что до ареста он был священником одного из московских православных храмов.
…Благодаря отцу Иоанну я прочитал в лагере Библию. Это он дал мне эту великую книгу, и я прочитал ее всю, полностью, от первой до последней страницы…
Конечно, мы питались не только духовной пищей. Долгое время мы с Иваном Михайловичем даже ели вместе, — а в лагерных условиях это свидетельствовало о большой близости и взаимной симпатии. Отчасти этому способствовало то, что оба мы получали регулярные посылки — я от родителей, а отец Иоанн, вероятно, от бывших своих прихожан.
Как я помню, работал отец Иоанн в бухгалтерии. Бухгалтером он был и в миру. Необычайно добросовестно относился он к любому делу, к которому призывала его жизнь; таким я наблюдал его и в лагере.
Необычайно добросовестно относился он к любому делу, к которому призывала его жизнь
Этот необыкновенный человек обладал способностью привлекать людей, возбуждать к себе любовь. И это потому, что он сам любил людей. Когда он говорил с вами, его глаза, все его лицо светились, излучали любовь и доброту, а в словах звучали внимание и участие. Немного, вероятно, найдется людей, в которых с такой полнотой и силой проявилась бы глубочайшая сущность христианства, выраженная в простых словах: ‟Бог есть любовь”. Любовь к Богу и к людям — вот что определяло все его поведение, вот о чем говорил он весь, летящий, устремленный вперед.
Поздравительное письмо с Рождеством Христовым, написанное из ОЛП-16
Он не был проповедником. Через него действовала Божественная сила. Вот почему он как бы весь светился — такое впечатление он производил на меня и, вероятно, на других людей, окружавших его в лагере. Это была сила харизмы, благодати, сосудом которой он был и себя ощущал.
Такой человек, такой священник в те годы был обречен на то, чтобы оказаться в тюрьме и лагере. Он был слишком притягателен там, на воле, и власти попытались пресечь его влияние на людей.
Отец Иоанн был христианином в полном значении этого слова. Для него не было ‟ни эллина, ни иудея”(Кол. 3, 5). Расовые и национальные различия не имели для него значения. Ксенофобия, шовинизм были глубоко ему чужды. В каждом человеке он видел, прежде всего, человека, стремился разглядеть в нем не его телесную и даже не его душевную, а его духовную природу — то, что делает человека одноприродным с Богом. Достоинство человеческой личности было для него высшей ценностью. Еврей был для него таким же близким человеком, как и человек любой национальности… Первые христиане были людьми многих национальностей. Христианство открыто всему миру, и эту открытость нес в себе отец Иоанн.
Достоинство человеческой личности было для него высшей ценностью
Человека, способного принять и понести в себе Божественный свет, он видел и в закоренелом преступнике. И в этом отношении не было для него различий между людьми. Эту черту отца Иоанна я наблюдал много раз, видел, с какой открытостью, любовью он говорит с профессиональным вором, может быть, с человеком, несущим на себе тяжелый груз прошлых преступлений. В этом был, как я думаю, величайший смысл его пребывания в лагере.
Отцу Иоанну были свойственны деликатность, интеллигентность, большая внутренняя культура. В его манерах было что-то от старого русского интеллигента. Замечательной особенностью его душевного склада было чувство юмора, любовь к шутке. К шутке, лишенной язвительной насмешки, сарказма. Его шутки никого не задевали, не обижали. Эта черта вообще свойственна людям душевно чистым. Способность беззлобно шутить, смеяться — сродни гениальности…
Вспоминается его реплика, связанная с лагерным обедом в ‟коммерческой” столовой, где можно было пообедать за деньги.
— Иван Михайлович, что сегодня в столовой?
— Беф-мирантон и соус пикан.
Отец Иоанн не был человеком ‟не от мира сего”. Было бы ошибкой утверждать, что он был чужд политике. Он не был и не мог быть равнодушен к происходящему в мире, в собственной стране. Но и политику, и вообще дела земные он понимал в каком-то высшем смысле, смотрел на них sub specie aeternitatis[7] — в отношении к Богу и вечности.
…После смерти Сталина в лагерном режиме начало что-то меняться. И тогда Иван Михайлович покинул наш барак. Ему и еще одному заключенному, немолодому уже человеку, разрешили поселиться в землянке, вырытой — не помню уже, кем и когда — на территории лагеря. И они жили теперь в этой землянке вдвоем.
Однажды отец Иоанн пригласил меня к себе. Я спустился по нескольким ступенькам вниз и увидел небольшую комнату, слабо освещенную через окошко под самым потолком. Стены обшиты деревянными плахами, двухэтажные нары, столик, покрытый скатертью, тумбочка. Икон не помню — думаю, на стенах их не было, чтобы не волновать начальство. Необыкновенная чистота, порядок, уют. Надо сказать, что Иван Михайлович всюду, в каких бы условиях он ни находился, умел создать вокруг себя особую атмосферу опрятности, чистоты, благолепия. То, что я увидел, была настоящая подземная келлия — явление в условиях советского лагеря поразительное.
Но недолго суждено было ему жить в этих условиях. В конце сентября 1953 года его внезапно увезли. Я писал об этом родителям в начале октября и снова в письме от 23 октября 1953 года:
«Я писал вам об отъезде Ивана Михайловича Крестьянкина и просил вас сообщить мне о его дальнейшей судьбе. Нас связывали добрые отношения, и мне было жаль с ним расставаться».
Прощаясь, я подарил ему свой термос — он мог пригодиться ему в новой, неизвестной жизни, которая его ожидала.
***
[1] Кабо Владимир. Дорога в Австралию. М., Восточная литература РАН, 2008. С. 165.
[2] Вскоре письма из заключения будут выпущены отдельной книгой в издательстве «Вольный Странник».
[3] Матрона Георгиевна Ветвицкая и Галина Викторовна Черепанова, прихожанки Измайловского храма, — верные чада отца Иоанна, которые вели с ним переписку и навещали его в лагере.
[4] Фрид В.С. 58 1/2 : Записки лагерного придурка. М., Издательский дом Русанова, 1996. С. 141.
[5] Кабо Владимир. Дорога в Австралию. С. 169.
[6] Избрано из развернутых воспоминаний, написанных В.Р. Кабо по просьбе Анастасии Горюновой после кончины отца Иоанна, в 2007-м году. Рукопись.
[7] С точки зрения вечности — лат., крылатое латинское изречение.
Источник: https://pravoslavie.ru/150767.html
