Я ничем не был лучше друзей, я был хуже. Но друзья почти все погибли – от наркотиков, пьянства, кто-то жив, но «асоциальный тип», а у меня бизнес и благотворительный фонд
Гашиш, футбол и покер
— Где-то с восьмого класса у меня сложился формат жизни: футбол, гашиш, покер. Это было нашим с друзьями классическим троеборьем. Для Московского района Питера, где я тогда жил (далеко не центр), это было нормально, — отвечает на вопрос о своем детстве Константин, бизнесмен и учредитель одного из благотворительных фондов Санкт-Петербурга, попросивший писать о нем анонимно.
— В десятом классе я решил украсть футболку из Спортмастера, но меня поймали. Надо было ехать на допрос, а я перед этим покурил гашиш, небольшая часть гашиша осталась у меня в кармане. При обыске в милиции очень удивились, что я на допрос по делу о краже явился с гашишем в кармане: «О, да ты сразу в Сибирь собрался, парень», – говорят. Но меня тогда вообще ничего не вразумляло. Я с гордостью рассказывал друзьям: «У меня судимость за кражу, вот!».
А еще с детства меня водили в храм, по воскресеньям. Чаще всего в Троице-Измайловский собор на Техноложке или в Александро-Невскую Лавру. С момента, когда я переступал порог храма, я начинал думать о том, как мы после службы пойдем в кафе гостиницы «Москва» и будем есть эклеры.
Дальше я прокручивал в голове все моменты последних футбольных матчей, которые играл во дворе. Досконально проигрывал все свои передачи. Потом переходил на игры в футбол на приставке, и таким образом неплохо коротал время. Хотя стоять на одном месте было для меня прямо мученическим подвигом, чем и исчерпывалось мое участие в богослужении. Кроме того, каждое утром мы с мамой читали «Отче наш».
Все это не мешало мне жить общей с друзьями жизнью. Должен отметить, что из всей нашей компании я был самым жестким. Все выпьют 200 грамм водки, я – 600, все прыгнут в бассейн ногами вперед, я – головой.
Мы сперва были рокеры – пили в подъезде пиво и играли на гитаре, потом стали футбольными хулиганами – ездили в другие города на футбол и пытались там по мере возможности разбивать головы другим футбольным фанатам.
После рокерства началась пора электронной музыки – бесконечные клубы, вечеринки, техно, экстази и всякое подобное. Тогда я считал, что со мной ничего не может случиться хуже, чем остаться вечером дома.
Как в итоге я остался на свободе и жив, мне непонятно. В моей жизни было с десяток ситуаций, когда я мог сесть надолго или покалечиться. Почему-то Бог меня хранил.
После того, как меня поймали с футболкой, мне дали условную судимость. Судимость помогала хорошо работать: если мне чудом удавалось устроиться на работу (пройти мимо службы безопасности с этой судимостью), я за нее держался двумя руками, потому что понимал, что если меня уволят, то другую найти будет крайне трудно или невозможно.
Но работа была потом. Мы с друзьями считали, что работают только дураки. Причем добывать деньги нам все-таки удавалось, мы с помощью определенного устройства обыгрывали игровые автоматы. С риском для жизни, конечно, потому что владельцы игровых автоматов в 90-е в Питере – это были далеко не фантики, если бы поймали, то не в милицию бы повели, а разбирались с нами сами.
А потом я «поступил в вуз», Санкт-Петербургский государственный институт кино и телевидения. Ну, как поступил, вклеил фотографию своего репетитора в карточку абитуриента, он пришел, сдал за меня экзамены. Умный парень, он сейчас IT-директор в крупной компании.
Когда прошло уже два экзамена или зачета, я узнал, что такое сессия. Понял, что мне светит армия, снова вклеивал фотку какого-то чувака в зачетку, и таким образом все уладил.
Однажды на Пасху
Но однажды нечто произошло. Как-то раз на Пасху у меня поднялась температура под 39, и я остался дома. Мне был 21 год. Обычно мы с братом и мамой каждый год ходили на ночное богослужение. А тут мне пришлось смотреть трансляцию.
Сидя перед телевизором, в какой-то момент, когда запели «Христос Воскресе», я заплакал. Я никогда такого раньше не испытывал. Наверное, это была благодать.
Может быть, сыграло свою роль то, что я причащался с детства, и что за меня молилась мама, иначе как объяснить, что это произошло именно со мной. Ведь я ничем не был лучше моих друзей, я был хуже. Но мои друзья почти все уже погибли – большинство умерло от наркотиков, кто-то спился, кто-то жив, но, что называется, — асоциальный тип, а я вот здравствую.
Мы все росли без отцов, были полностью предоставлены сами себе. Это было типично для 90-х. Нам очень хотелось одобрения от общества. А в обществе в то время приветствовались наглость, беспринципность и гедонизм.
Все это должно было привести меня или в тюрьму, или на кладбище.
Не сказать, что после той Пасхи я особо изменил свою жизнь. Но вместе с тем, все время ощущал, что хочу испытать что-то похожее на то чувство в Пасху. Я пошел в церковь, стал слушать владыку Антония Сурожского. И действительно, испытал нечто похожее на то, что случилось в Пасху. Постепенно мне стало неприятно то, что мы делали в компании, неохота стало напиваться, неохота лениться.
Я устроился на работу мерчендайзером, раскладывал в магазине колбаску на витрине так, чтобы ее лучше покупали, мне платили какие-то 20 тысяч рублей, но мне казалось, вау, у меня первая в жизни работа.
Желание почувствовать «нечто» в храме вело меня на службы. А чем больше я ходил, тем больше во мне обозначивался какой-то стержень, тем меньше я хотел вечеринок, наркотиков, секса и тому подобного.
Друзья из ПНИ
Однажды я познакомился с парнем из ПНИ: ему нужно было научиться водить машину, вообще себя обслуживать, чтобы уйти из интерната. А я как раз скопил деньги на машину. У Антона – так звали парня – было ДЦП, и кому-то пришла идея: а давайте посадим его за руль. Я с радостью предоставил свою машину. Целый легион ангелов, наверное, нас охранял, когда мы посадили этого парня с ДЦП за руль на механике, и он поехал при полной машине сопровождающих.
В итоге мы с Антоном подружились, я стал приезжать к нему в ПНИ, гулять, познакомился там с другими ребятами, они все оказались очень доброжелательными.
И я стал прихватывать Антона и его товарищей с собой, когда ехал в храм. Я чувствовал, что желание делать что-то для них как-то связано с тем, что Бог прощает мне грехи.
Я ведь столько всего напорол к своим 22 годам.
Я познакомился с воспитательницей в ПНИ, Еленой Ивановной Климовой, оказалось, что она параллельно работала в одной из школ-интернатов в Ленобласти. И когда мы с ребятами из ПНИ решили организовать поезду в Пушкинские горы, она предложила: «А у вас есть два места в машине, у нас тут дети из интерната, возьмите их». Я говорю, конечно. А она: «Вообще их больше, чем два, их тут двадцать два».
И тут же мой брат, волонтерящий в Детской миссии Отдела по церковной благотворительности и социальному служению Санкт-Петербургской митрополии и работавший в Никольском детском доме (он тоже успел пройти свой путь – три года в Индии, еще два года путешествий по разным странам), говорит: давайте наших детей тоже возьмем. В итоге взяли всех — собрали деньги на аренду автобуса и поехали в Пушкинские горы.
По дороге заехали в монастырь к св. Савве Крыпецкому. Там один послушник встретил нас с такой любовью, что мы решили больше никуда не ездить, кроме монастырей.
А со всеми этими ребятами мы с тех пор — друзья. И с тех пор, чем больше я ездил с ребятами-инвалидами, тем больше ощущал, что внутри меня как-то спокойно, крепко.
Отношения с женщинами для меня – самое трудное в христианстве
В какой-то момент я сказал своей девушке, что мы не должны больше до свадьбы быть вместе. Объяснить «почему» не смог, просто сказал, что чувствую — это «против Бога». Она ушла. Сказала, что это какая-то фигня. Я переживал, нашим отношениям было пять лет.
Взаимоотношения с женщинами для меня – самое трудное в христианстве. Я понимаю необходимость чистоты для отношений с Богом.
Но исполнение правил целомудрия создает столько сложностей психологического характера, и не понятно, как их преодолевать. Есть только монашеская литература, а для тех, кто не монах, нет своей педагогики, к сожалению. А жизнь холостого парня в миру, да еще в таком, как у нас сегодня, та еще наука.
Сложнее становится общение с женщинами, в конечном счете, ты не можешь получить то, что хочешь.
Но самое интересное — в этом и есть суть христианства — ты не можешь получить чего-то, но ты и не должен получать.
Зато из-за расставания с девушкой я переехал к своей бабушке и последний год ее жизни прожил рядом с ней. И благодарен, потому что для меня она святой человек.
У бабушки не видели глаза, не ходили ноги, почти не работало сердце, ей было 85 лет, но она всегда была весела, шутила, смеялась. Каждый день ей звонило по 15 человек, и с каждым она разговаривали, увещевала, успокаивала.
Я думаю, это по ее молитвам моя жизнь продолжала так меняться.
Она познакомила меня со своим коллегой кандидатом медицинских наук Алексеем Федоровичем Локтевым, они вместе с бабушкой преподавали в Институте переливания крови. По-моему, это был просто святой человек, тысячи людей он привел ко Христу. Возможно, он был тайный монах, я не знаю.
Алексей Федорович собирал «Пушкинские вечера», он был невероятно образованным. Но все это ему было нужно, чтобы привести людей к Богу. Особенно интеллигенцию. Он умел с ними разговаривать, у них была одна система координат, и его люди слушали. Но он не просто «говорил». Это был очень самоотверженный человек.
Однажды он отдал свою квартиру друзьям, которые не могли ужиться с родителями, а сам переехал в общежитие.
Я застал Алексея Федоровича в последний год его жизни. Я физически чувствовал благодать, которая от него исходила. Это невероятное чувство, которое в тысячу раз круче любого наркотика.
Для меня важно, что к вере я пришел благодаря ощущению близости Бога, а не благодаря каким-то умозаключениям. Мое отношение к инвалидам, к детям исходило от благодарности Богу за то, что он меня по десять раз спасал от смерти и от тюрьмы, дал хорошую работу.
Реальность ощущения благодати Святого Духа переживается одновременно и телесно, и душевно, и духовно. Ты как-то растворяешься в этой Божественной любви, а потом твоя жизнь начинает меняться. Когда ты это чувствуешь, ты не сомневаешься, потому что это собственный опыт.
Другой важный опыт – прощение. Когда чувствуешь физически, как тебе прощают грех, без оговорок. Это великий дар людям, не знаю, с чем это сравнить, как передать словами, нет ничего в мире похожего на это.
Главное для меня теперь — не лишиться связи с Богом. Не сделать что-то такое, чтобы эта связь разорвалась. Без Его благодати и любви наступает мертвость души, нет удовольствия ни от чего.
Что такое доброта?
Благотворительный фонд открыла моя подруга. Потом она ушла в декрет и поручила его мне. Мы организовывали поездки с детьми и ребятами из ПНИ. А потом поняли, что путешествия оставляют слишком мало времени для общения. А нам хотелось им рассказывать о Христе. Как мне помог Господь, так и для детей, ребят я желал того же. Я думал, что знания будут бесполезными, если не будет силы реализовать их, а эта сила была только у Бога.
Школа-интернат – это школа с проживанием в одном из районов Ленобласти. Кто будет сдавать детей в школу с проживанием? Чаще всего — неблагополучные семьи. И мы стали организовывать лагерь. Вначале снимали коттеджи на осенние и весенние каникулы, потом нашлась женщина, подарившая нам свой дом в деревне в Гатчинском районе. Но для нас он был маловат, поэтому мы записали ролик на Бумстартере (площадке для краудфандинга), и один человек пожертвовал нам миллион рублей.
Мы наняли строителя, который оказался православным и, кстати, монтировал ангела на Петропавловском соборе. Он поселился с нами, как вожатый, и построил нам все необходимые пристройки к дому, в том числе хозяйственные. Потом записали еще один ролик на Бумстартере, собрали еще миллион, и отвезли детей в Абхазию.
Три года существовал наш деревенский лагерь. Несколько смен за лето по 10-12 человек, двое вожатых – волонтеры и повар. Там была девочка, у которой мама была героинщица, у них дома, естественно, был притон. Маше было 9 лет, она была очень красивая, умная, но уже с подорванной психикой.
Я стал ее крестным отцом. Когда смена закончилась, хотели везти ее назад, а оказалось, что мама ее умерла, и что девочку надо сдавать в детский дом. И тут объявилась сестра ее мамы, у нее своя семья, но она решила Машу усыновить. Сейчас Маше 16 лет, она учится в школе, все хорошо.
В наш лагерь приезжал актер Сергей Перегудов — попечитель нашего фонда. Он приехал и сразу пошел играть с ребятами в футбол, играли часа три. Вечером устроили гитарный вечер, он пел песни, все девчонки былив восторге.
Помню, говорили с детьми о том, что такое доброта. Все отвечали примерно: когда ты делишься, когда никого не обижаешь. А среди детей была девочка лет двенадцати, Диана, из Осетии. В ее большой семье ей давали младшего ребенка на целый день, и справляйся, как можешь.
Диана говорит: доброта — это когда у тебя есть одно печенье, к тебе подходит малыш, и ты можешь разломать печенье пополам и отдать ему половинку, а можешь отдать целое, и вот это и есть доброта.
То есть для нее не по совести было отдать только половину.
Когда слышишь такие слова от детей, понимаешь, что ты сам ничего не достиг.
Сейчас я попечитель фонда, хотя был и исполнительным директором, и президентом. По воскресенья я с ребятами из ПНИ езжу в храм, потом у нас прогулка или музей. Участвую в крупных детских мероприятиях.
У фонда есть директор, штат. Мы проводим лагеря, обучающие программы для детей, субботний клуб, куда на полный день забираем детей Тосненского района (Ленобласть) из кризисных семей. У нас христианские ценности, но сейчас мы уже не катехизируем всех подряд в обязательном порядке, а только тех, кто выражает интерес, желание.
За это время я понял: самое главное для подростков – среда общения. В детстве на меня влияла моя компания, ведь для ребенка очень важно, что скажут друзья. Другое дело, какие ценности моя компания имела.
Но если нашим детям какой-нибудь Вася во дворе скажет, — да фигня ваше христианство, пойдемте лучше пивка выпьем, — они не станут его слушать, потому что у них те, с кем им хорошо, радостно, интересно.
Одна из наших целей — трудоустройство для инвалидов. Мы планируем создать духовно-просветительский центр в Тосно, образовательное учреждение, которая позволит дать ребенку-инвалиду образование и круг общения. Мы прикипели к этому Тосненскому району, там у детей очень мало перспектив.
Попутно мы организуем забор продуктов в магазинах со сроком годности, близким к истечению, в разных компаниях, которые нам помогают, и раздаем малоимущим семьям в Тосненском районе, это около 300 семей.
А футбол пригодился в бизнесе
На первой моей работе я быстро продвинулся по службе за счет того, что стал играть в футбол с директором. На самом деле я просто был очень ответственным работником, не самым умным, не самым общительным, но ответственным. Меня повысили до торгового представителя.
В какой-то момент я одолжил все деньги, которые были у моей мамы и у моих друзей, насобирал 7-8 миллионов и рискнул ими. Купил мяса, сел в подвале, чтобы экономить на офисе, и попытался его продавать. Именно в мясном бизнесе был мой предыдущий профессиональный опыт. Начало было горячее, нас хотели кинуть, были и истории с органами.
Постепенно мы подросли в объеме, взяли кредит, открыли производство, запустили продажи в федеральные сети, купили квотную компанию, чтобы напрямую покупать мясо в Бразилии, доросли до того, что на Северо-Западе стали одними из крупнейших производителей говядины.
Когда я начинал бизнес, я это делал, чтобы прокормить наш фонд. По мере развития я понял, что цель бизнеса не только в том, чтобы поддержать фонд, но и в том, чтобы те люди, которые работают в нашей компании, имели достойную зарплату. Для руководителя это важно.
В Церкви противопоставляют бизнес, успех и праведность. Наверное, потому, что невозможно заниматься бизнесом максимально честно. В нашей стране, по крайней мере, точно. Но я получил благословение своего духовника на то, что я делаю. Кроме того, я чувствую внутри грань, что можно делать, что нельзя. Дать взятку, где все дают, и по-другому никак – это одно, другое дело – дать там, где никто не берет.
В определенный момент я понял, что сделать все абсолютно честно невозможно. И передо мной встал выбор – закрыть предприятие, в котором работает 70 семей, чтобы не нарушить ни йоты из заповеди, или продолжать, живя с угрызениями совести.
Я считаю, что если ты христианин, ты должен помолиться и принять решение. Решение «я плюну на все и поступлю честно» не всегда бывает правильным.
Но при этом не так просто удержаться в состоянии, что твой бизнес – это служение Богу. Сейчас, когда мы обросли жирком, я не могу сказать, что мне не важно, будут деньги или нет. Я чувствую воздействие денег, и вижу, что с увеличением благосостояния вера ослабевает.
Раньше я принципиально ездил на самой дешевой машине, хотя мог позволить себе самый дорогой мерседес. Мои сотрудники смеялись надо мной, у них у всех машины были лучше, чем у меня.
В какой-то момент я не выдержал и купил себе дорогую машину, — невозможно сдержать тщеславие, оно растет. В духовном плане это опасно. Но я очень верю, что Бог удержит.
Святой Серафим Вырицкий очень важен для меня
Мой рабочий день начинается в 9.00, заканчивается около 22.00 вечера. Я могу в течение дня куда-то отъехать по своим делам, я все-таки владелец компании, но с другой стороны, именно потому, что я владелец, у меня нет варианта не работать, мое время «неработы» стоит слишком дорого.
В субботу я работаю до обеда, вечером еду на исповедь к нашим духовникам в Вырицу, к отцам Кириллу и Мефодию (Зеньковским), это духовные чада отца Иоанна Миронова, духовного сына св. Серафима Вырицкого, который очень важен для меня. Отцы окормляют наш фонд, меня и брата. Брат сейчас в скиту, он мыслит себя в монастыре, хотя я не могу его пока отпустить из-за работы, пока он незаменим.
Я пою в византийском хоре, поэтому определенное время уделяю занятиям с преподавателем. Пою на службе в воскресенье, потом прогулка с нашими детьми, и во второй половине дня снова сажусь за работу.
Мне 34 года, но вот я пока не женился. Недавно оказался в гостях у отца Иоанна Миронова, ему 94 года. Он меня отчитал, сказал, что должно быть уже 11 детей.
Иллюстрации Оксаны Романовой
